Жерар Филип. Одно мгновение… и жизнь после него

Лично я не склонен доверять пошловатому формату: «Дети звезд про своих родителей». Тут всегда много намешано комплексов, выдуманных обид, необоснованных претензий. Но рассказ дочери правдив настолько, насколько и воспоминания ее матери.

Две правды, которые невозможно примирить. Два голоса, говорящих об одном и том же, но неспособных договориться. Два взгляда, устремленных из разных точек на один объект, но не желающих пересекаться. Так пусть это случится в пространстве русской книги. Ведь в России Филипа любили особенно пылко. Можно сказать, что вся наша любовь к Франции материализовалась в этом восторженном и искреннем преклонении. Его именем называли новорожденных, его портреты украшали палехские шкатулки, его приезд в 1957 году освещался, как визит коронованной особы. И даже главного любовника советского экрана Олега Стриженова с придыханием именовали не иначе, как «русский Жерар Филип».

Жаль, что тогда он к нам не доехал со своим Сидом или Принцем Гомбургским. Одной театральной легендой стало бы больше. Тем не менее даже за те своих несколько дней в Москве он сумел наворожить еще один великий любовный союз. Мало кто знает, но именно на вечеринке у Лили Брик, устроенной в честь французского гостя, познакомятся Майя Плисецкая и Родион Щедрин.

Он все время незримо присутствовал в нашей жизни. Как далекий романтический идеал, как некий герой в черном гамлетовском плаще, ждущий своего часа, чтобы появиться во всеоружии победительной юности и гордой красоты. Таких мужчин в кино больше не было. Ни до, ни после. Такие актеры рождаются раз в 100 лет, а может, и еще реже? И уже одно это – достойный повод, чтобы нам вспомнить о Жераре Филипе. С самого начала мы задумали книгу его памяти к печальной дате, а получилась книга откровений.

Наверное, в этом тоже заключался его дар – провоцировать исповеди, вызывать любовные признания. Ему невозможно было солгать.

Лишь однажды Анн не сказала ему всей правды, скрыв от него приговор врачей. После бессмысленной операции он проживет еще два месяца.

…Мой отец знал с самого начала, что дела его плохи. И шансов на выздоровление почти нет. Перед смертью в реанимации он сказал маме почему-то по-немецки: «Gott mit uns» («С нами Бог»). Почему эти слова, выбитые на пряжке ремня всех немецких военнослужащих, вдруг возникли в его угасающем сознании? Папа не любил немецкий язык. Во время войны он оказался вместе с бабушкой в оккупации в Николаеве. И только чудо спасло их, сына и жену красного командира, от неминуемой гибели. С тех пор он не мог слышать немецкую речь. С нами Бог!

До последнего часа Жерар продолжал строить планы на будущее. Перед смертью составлял списки того, что хотел бы еще сыграть. Некоторые пьесы помечал фразой «Для меня через 20 лет…» Читал и перечитывал «Гамлета» по-английски. Изучал французские переводы. Записывал для себя, что знаменитую фразу «To be or not to be» надо говорить незаметно, почти впроброс, ни под каким видом не следует ее выделять.

В последний вечер читал «Троянок» Еврипида и зачем-то записал карандашом на обложке своего экземпляра реплику Гекубы: «Среди тех, кто счастлив на Земле, не считайте кого-нибудь одаренным Судьбой до тех пор, пока он не умрет». Умер во сне.

…С тех пор прошло 60 лет. Вереница черных автомобилей медленно движется по мокрому шоссе в Раматюэль. Это Прованс, где в ноябре всегда льют дожди.

Люди, стоящие по обочинам, бросают цветы под колеса проезжающих машин. Его последние цветы. Прощальные цветы осени.

Жерар просил похоронить его там, где тепло, где провел детство, где был счастлив с Анн.

Такая короткая длинная жизнь. Одно мгновение.

Сергей Николаевич

Август 2019

Одно мгновение

I

Я просыпаюсь рано. Еще темно. Не открывая глаз, я стараюсь снова глубоко погрузиться в сон, но тщетно. Я на каком-то печальном и пасмурном берегу, где-то на полпути между явью и кошмаром. Самое разумное было бы зажечь лампу и почитать, не дать мыслям заплутаться в лабиринте, но усталость делает меня безвольной, и я плыву к ярким воспоминаниям. Иногда я причаливаю к ним, и тогда они захватывают меня настолько, что я не могу отделить их от действительности. Но сознание не дремлет, и я скольжу от воспоминания к воспоминанию, поворачиваю голову к твоей подушке, которую по-прежнему кладу справа от своей, и снова вижу твое мертвое лицо, обращенное к моему пустому месту рядом с тобой в ту минуту, когда жизнь покинула тебя. Я вижу твои открытые глаза, спокойное, отсутствующее выражение твоего лица, раскрытые ладони твоих рук, которые подсказали мне тогда, что никакое страдание, никакой ужас не терзали тебя в последний миг. Потом, когда я долго смотрела на тебя, держала твою холодную руку, которая уже начинала костенеть, гладила твое лицо, я почувствовала, что ты отдыхаешь на нашей постели, как на берегу, а меня, потому что я еще жива, помимо моей воли уносит каким-то непреодолимым потоком. Ты навсегда стал недвижим, а я некоторое время еще буду двигаться. Смерть разлучила нас навеки.