Жерар Филип. Одно мгновение… и жизнь после него

Мы ехали, ориентируясь по маленькому плану, который нам дали в агентстве по продаже недвижимого имущества. Мы немало поплутали, прежде чем добрались до деревни и разыскали высокие железные ворота. Они были закрыты. Мы прошли по аллее, и в самой глубине сада перед нами открылся дом – уродливый, выкрашенный желтой и красной краской, с крыльцом посередине, которое торчало, словно бородавка на носу. Только крыша старинной черепицы была красива. Немолодой мужчина косил на одной из лужаек траву. Он подошел к нам. Держался он подчеркнуто прямо, как кавалерийский офицер. Я помню его безукоризненно завязанный галстук, целлулоидный воротничок, фетровую шляпу, светлые, чуть насмешливые глаза. Внимательно оглядывая нас, он отвечал короткими фразами.

Да, имение продается. Мы можем осмотреть его. «Но домом, – добавил он, – я не ведаю. Если угодно, я сейчас позову мадам». Мадам – это его жена. Он сходил за ней, она пришла, кутаясь в сиреневую шаль, с ключами в руках. Очень учтиво поздоровавшись, она пригласила нас следовать за ней. Мы открыли ставни, осмотрели дом, и фантазия моя разыгралась. Вид из каждого окна был весьма романтический. Метрах в двадцати от дома протекала река, кругом росли деревья. Тишина. А что касается дома, то он будет таким, каким мы его сделаем. В нем будет царить любовь.

Садовник ожидал у двери. Он повел нас в парк. Перед каждым деревом он останавливался, поглаживая рукой ствол, показывал первые почки.

– Все каштаны переболели, – говорил он, – кроме одного, который растет перед домом, у него цветы такие красные, что озаряют весь фасад. Этот дуб – самый замечательный дуб в округе, посмотрите, у него совершенно ровный ствол, а там, выше, рядом с небольшой березовой рощей, аллея кедров, ее посадили на моей памяти, эта мысль возникла у одного из прежних владельцев, он, кстати, единственный хоть что-то понимал в деревьях и любил их, а другие, что были после, предпочитали Межев или Лазурный берег. Деревню надо знать и любить. Вы любите деревню?

– Да, любим.

– Здесь вся моя жизнь, – сказал он. – Но я ведь только садовник, меня можно выставить за дверь. – Он сказал это, глядя нам в глаза с восхитительным высокомерием.

С этого момента я полюбила мосье Б. В саду, расположенном тремя террасами, он показал нам фруктовые деревья, рассказал о земле, разминая комья пальцами. Мы осмотрели окаймленные тимьяном грядки с морковью, салатом, земляникой, заросли пионов. По другую сторону каштановой аллеи простиралась обширная заброшенная часть парка, заросшая кустарником, мохом, плющом. Там было много валежника. Потом мы прошли по тропинке, которая тянулась вдоль Уазы.

С крутого берега мы помахали матросам на барже. Мосье Б. река не интересовала.

– Летом здесь можно купаться?

Вопрос, должно быть, показался ему нелепым.

– Если вам не противно, купайтесь. Находятся любители, но там полно мазута и дохлых кошек.

На краю одной лужайки мосье Б. показал нам предмет своей гордости: деревья, постриженные в форме петухов и каких-то птиц.

– Это, скажу вам, работка! Чтобы так постричь дерево, нужно время и умение. Нынешние садовники не хотят этому учиться, слишком много возни.

На наш взгляд, это было пределом искусственности, тем, что мы ненавидели всей душой, но, растроганные, мы проявили такт и выразили свое восхищение.

В тот день мы больше ничего не смотрели. Покидая имение, мы остановились на пригорке. Воды Уазы среди еще черных полей несли с собой отражение облаков; вдали, почти на линии горизонта, виднелась церковь, окруженная домами. Зрелище было красивое, мы залюбовались им. Меня охватило непреодолимое желание сказать тебе что-то, но я промолчала, во всяком случае, умолчала о главном. Я еще не была достаточно уверена, что жду ребенка, чтобы ты разделил со мною эту зыбкую радость.

Две недели спустя мы снова приехали туда. Весна бушевала. Мы оставили машину на том же месте. Солнце было уже высоко, и, слушая тишину полей, мы наблюдали, как оно медленно съедает туман и открывает среди деревьев крышу дома, который мы только что купили.

Прошло время. Родились дети. Это такой же вечер, как другие. Я жду тебя. Я знаю не только шум нашей машины, но по тому, где ты прибавляешь скорость или, наоборот, притормаживаешь, даже могу угадать, какое у тебя настроение. Лежа с закрытыми глазами, я слушаю каждый шорох ночи. Вот и ты. Ты останавливаешься, чтобы открыть ворота, которые больше не скрипят, ты так и оставляешь их открытыми, потому что устал, под колесами шуршит галька, свет фар скользит по закрытым ставням, ты разговариваешь с собакой, поднимаешься по лестнице, снимаешь туфли, чтобы не разбудить меня. Ты входишь. Ты здесь. Это жизнь.