Жермини Ласерте. Братья Земганно. Актриса Фостен

Директор (стоит, облокотясь на деревянную лесенку, перебрасываемую на время репетиций из залы на сцену, и стучит тростью по ступенькам, когда тирада произносится без подъема). Простите, вам, конечно, известен прием, который ввела в этом месте мадемуазель Клерон? [125]Услышав голос Ипполита, она слегка вздрагивала.

Актриса.

Не смею сетовать на неприязнь твою…

— Нет, не то, не то… одну минутку… кажется, нашла… нет. — И, сердито одернув обеими руками кончики своего корсажа, Фостен спросила у режиссера: — Ну, а как бы прочли это место вы, вы сами?

Режиссер.Нет, я не стану читать его… мне бы хотелось, чтобы это сделали вы… но в той интонации, которую я здесь чувствую… Вот что, произнесите эти слова совсем непринужденно, так, как вы разговариваете в жизни… А теперь — в более возвышенном тоне… вот-вот, превосходно!

Директор.О, работать с вами! Вы ведь все понимаете с полуслова и сразу же даете больше, чем от вас хотят.

Актриса.

Не смею сетовать на неприязнь твою.
Известно, что терпел ты от меня гоненья.
Но сердца моего…

Режиссер.Вот это «Но сердца моего…» надо произнести более значительно… а теперь, до конца монолога, подчеркнем ритм.

Актриса.

Но сердца моего ты знал ли побужденья?
Я не могла снести, чтоб ты жил там, где я,
И ты отправлен был в далекие края.
Я говорила всем, и тайно и открыто:
Пусть море отделит меня от Ипполита.
Добилась я: запрет наложен был царем
Тебя упоминать в присутствии моем,
И все же…

Режиссер.Тут некоторое понижение тона.

Актриса.

И все же, если месть с обидой соразмерить,
Злом лишь за зло платить, — ты можешь мне поверить,
Что, пораженная несчастьем…

Режиссер.Раз, два… и отчеканьте последний стих.

Актриса.

…я скорей
Достойна жалости, но не вражды твоей.
. . . . . . . . . .
О нет, царевич! Пусть таков закон всеобщий, —
Он, волею небес…

Режиссер.Надо выделить, выделить слово «небес»… оно здесь имеет особое значение… а дальше пойдет в тоне умиления.

Актриса.

Он, волею небес, не властен надо мной.
Нет, я томлюсь теперь заботою иной!

— …Томлюсь, томлюсь, томлюсь… — повторяла Фостен и, наконец, после третьего «томлюсь» вскричала: — Ага, вот оно! Кажется, я поймала ту интонацию, которой вы добивались от меня на прошлой репетиции.

. . . . . . . . . .
Двукратно не войти в обитель мертвецов,
И если там Тезей, то милости богов
Не жди. Ужель Аид нарушит свой обычай
И алчный Ахерон расстанется с добычей?
Но что я говорю? Тезей не умер! Он —
Со мною рядом… здесь… В тебе он воплощен…
Его я вижу, с ним я говорю…

Директор.Отлично, отлично… Это говорится словно в какой-то галлюцинации.

Актриса.

…Мне больно!
Свое безумие я выдала невольно.

Режиссер.Чуть больше ударения на слове «невольно». Ведь это «невольно» — характерно для Афродиты, для страшной и грозной Афродиты, которая говорит в сторону, как бы для себя самой. — И, внезапно развеселившись, режиссер добавил:

Ужель, Афродита, тебя веселит,

[126]Когда добродетель кувырком, кувырком летит?
Актриса.
Ты прав, царевич! Да! Любовью пламенея,
Как прежде, я стремлюсь в объятия Тезея,
Но Федрою теперь любим не тот Тезей,
Усталый ветреник, раб собственных страстей,
Который в ад сошел, чтоб осквернить там ложе
Подземного царя. Нет, мой Тезей моложе!
Немного нелюдим, он полон чистоты…

Режиссер.«Он полон чистоты» вы произнесли именно так, как нужно. А все вместе вполне передает чувство женщины, окончательно закусившей удила.