Жернова. 1918–1953. Держава

— Работать, Георгий, — ответил Тимошенко, бросая окурок в урну. — Поехали ко мне, подумаем вместе. А своим выскочкам, Василевскому и Ватутину, дай взбучку, щоб вони, сук-кины диты, другий раз наперед батьки у пикло ни лизлы. Да не переборщи: штабисты они хорошие, а хороших штабистов беречь надо.

Глава 14

Выпроводив Тимошенко и Жукова, Сталин снова принялся ходить по кабинет: на ходу думалось легче. Он понимал, что и разнос, который он устроил Тимошенко с Жуковым, и арест трех генералов от авиации дела не поправят, но и оставлять такие вопиющие промахи в организации обороны страны он не имел права, потому что сегодня посмотри сквозь пальцы на что-то, да завтра, а послезавтра уже ничего исправить будет нельзя. Конечно, Рычагова, Смушкевича и Штерна будут судить не как врагов народа, предателей или троцкистов, а именно как военачальников, потерявших чувство ответственности перед партией и народом, потому что нельзя дуть в одну и ту же троцкистскую дуду до бесконечности. Но судить все равно надо, чтобы другим неповадно было. На их место придут другие, ничуть не хуже. А то и лучше. К тому же Рычагов, этот скороспелый генерал, давно досаждает товарищу Сталину своей несдержанностью и непониманием того сложнейшего положения, в котором находится страна в результате запаздывания в экономическом развитии, особенно — в организации и оснащении современным оружием своей армии. Ему дай сейчас такие самолеты, чтобы на них мог летать даже школьник, едва прослушавший курс лекций по авиации. Он, Рычагов, имел наглость заявить на недавно состоявшемся Высшем военном совете, что его летчики летают на гробах. Отсюда и рядовые летчики и даже курсанты, — вспомнил Сталин своего сына Василия, — смотрят на свои самолеты как на гробы. И это тогда, когда товарищ Сталин столько сил отдает именно становлению современной боевой авиации, проводя часы в беседах с конструкторами авиационной техники, с руководителями авиапромышленности и даже директорами авиазаводов, вникая во всякую мелочь. Зарвался Рычагов! Мальчишка! Да и остальные… Они, видишь ли, Герои, они, видишь ли, любимцы народа! Создали из них икону, вот они и молятся сами на себя. А современной армии нужны не иконы, а знающие командиры…

Что-то произнес, приоткрыв дверь, Поскребышев. Сталин посмотрел на него вопрошающе, тот повторил громче:

— Генерал Голиков, товарищ Сталин.

— Вызывал?

— Вызывали, — подтвердил Поскребышев.

— Зови.

Генерал Голиков, стройный, похожий на артиста, вошел в кабинет и решительно зашагал по ковровой дорожке.

Сталин не любил красивых мужчин, полагая, что если бог дал ему красоту, то наверняка обделил всем остальным. Однако по отношению к Голикову сказать, что он чем-то обделен, было нельзя: большой лоб его и серые глаза светились умом и спокойной уверенностью. Впрочем, там имелось что-то еще, какой-то изъян, очень, может быть, небольшой, но тщательно скрываемый.

«Честолюбив, — не впервой подумал Сталин, глядя на генерала, приближающегося к столу твердыми шагами. — Честолюбив и завистлив. Но свой потолок знает и высоко не смотрит, — заключил он и, вспомнив Ежова, подвел итог своим рассуждениям: — Похожи, но масштабы разные».

— Товарищ Сталин! По вашему приказанию…

— Здравствуйте, товарищ Голиков, — радушно произнес Сталин, выходя навстречу и протягивая руку. — Садитесь. Можете курить.

— Спасибо, товарищ Сталин, — склонил крупную голову Голиков, мягко пожимая вялую руку Сталина своей большой крестьянской ладонью. — Только что покурил. Разрешите доложить?

— Докладывайте.