Жернова. 1918–1953. Держава

В апреле издевательства прекратились, кормить стали лучше. В мае посадили на грузовые автомобили, повезли куда-то, привезли к границе. Здесь встречали свои. Неприветливые лица, косые взгляды, распросы-допросы: как попал в плен? как вел себя в плену? что можешь сказать о своих товарищах? Держали в бараках, кормили плохо, почти как у финнов. Через пару недель повезли куда-то, привезли в лагерь: опять бараки, опять колючая проволока. И каждый день на работу: вырубать гранитные глыбы, отесывать. Только в конце сентября 1940 года вызвал Кондорова замначлага по воспитательной работе, поинтересовался гражданской профессией, а еще через неделю привезли Ивана в город Киров, на тамошний машиностроительный завод. Токарем-карусельщиком. Условно освобожденным.

Замкнулся Иван, ни с кем ни слова, ни полслова, смотрит хмуро, бесцветные глаза его подернула пелена неизбывной тоски. Кажется ему, что кто-то злой и хитрый поманил его веселой жизнью и обманул. А он, дурачок, поверил.

Через какое-то время встретился Иван Кондоров с одним из добровольцев, Серегой Малыгиным, с кем тренировался в лыжной секции на ленинградском стадионе имени КИМа. Малыгин тогда ушел вместе с лейтенантом Кашеваровым, больше месяца ходили они по финским тылам и много чего натворили там. Орден Красной Звезды алел на гимнастерке Малыгина, как подтверждение правдивости его рассказа.

— Сейчас вот прохожу переподготовку на краткосрочных командирских курсах. — говорил Малыгин, глядя вдаль сузившимися глазами. — Война скоро. С немцами. Пострашнее финской будет. Наш опыт еще пригодится.

Об «опыте» Ивана Кондорова предпочли не поминать.

Глава 12

В январе 1940 года и Василий Мануйлов едва не оказался в числе добровольцев. В газетах было много всего и всякого про финскую войну. И про то, например, что эти финны, получившие государственность из рук советской власти, — аж от самого Ленина! — оказались неблагодарными тварями, пляшут под дудку империалистических держав, получают от них оружие и снаряжение, мечтают о «великой Суоми» в пределах всего советского Севера-Запада, включая в себя Кольский полуостров с Мурманском, Карелию с Петрозаводском, Белое море с Архангельском и Финский залив с Ленинградом…

Писали, что по всей советской стране проходят митинги и собрания, осуждающие происки империализма и финских националистов, что тысячи и тысячи советских граждан записываются добровольцами и рвутся на фронт, чтобы делом доказать свою любовь к советской Родине, коммунистической партии и товарищу Сталину.

Состоялось собрание и в литейном цехе Металлического завода — сразу же после гудка об окончании работы первой смены. На собрании с докладом о международном положении выступил военный лектор с двумя шпалами в петлицах, невысокий, лысый, с толстыми губами на круглом лице и с медалью «20 лет РККА» над карманом габардиновой гимнастерки. Округлыми фразами, приятным баском он рассказал, как германский фашизм и международный империализм подстрекают маленькую Финляндию развязать большую войну против СССР, что, хотя англичане и французы находятся с немцами в состоянии войны, воевать между собой не собираются, в Финляндии работают бок о бок, обучая финскую армию, и мечтают лишь о том, чтобы ослабить Советский Союз, но товарищ Сталин зорко следит за их коварными происками и не допустит, чтобы наши враги поживились за счет рабочих и колхозников страны Советов.

Лектору хлопали долго и радостно. Он коротко кивал головой и обтирал клетчатым платком свою лысину.

Затем выступил парторганизатор цеха и еще несколько цеховых активистов, которые тоже возмущались и выражали поддержку товарищу Сталину в его неустанной борьбе с международной реакцией. Последним выступил Колька Домников, обрубщик, совсем еще сопляк:

— Раз такое дело повертывается против всемирного рабочего человека, — говорил Домников, с трудом подбирая слова, хлопая голубыми глазами и рубя кулаком воздух, — то я, значица, как есть сознательный элемент рабочего классу, имею намеренность поддержать товарища Сталина в его кажнодневной борьбе и записуюсь в добровольцы против финских имперьялистов и ксплутаторов. Чтобы, значица, отдать свою жизню на этот… на алтарь и прочее.

— Вот это правильно! — поддержал Кольку парторганизатор, не дождавшись, когда тот закончит свою речь. — Это по-большевистски и по-сталински.

И тут же уселся за стол и стал записывать в добровольцы, выкликая людей по списку. И когда выкликнул Мануйлова, Василий записался тоже. И дело не только в речах и газетных статьях, а в общем настрое: действительно, как это так? — какая-то Финляндия и такие мерзости! — дело в желании не отставать от других, в необходимости куда-то идти, бежать, кричать, драться и, может быть, умереть, хотя о смерти никто не думал. И вообще, мыслей тут особых не требовалось, думать было не о чем, всеми владела досада и раздражение, какие овладевают сильно занятыми людьми, оторванными от дела по пустякам: вот сейчас соберемся всем миром да как жахнем… и снова займемся делами.