Жернова. 1918–1953. Держава

А еще Василию показалось, — как, впрочем, и другим, как до этого Ивану Кондорову, — что участие в войне непременно как-то изменит его жизнь, даст ей другое направление. Он даже забыл о своей чахотке, потому что о ней забыл и парторганизатор, хотя знает доподлинно, что чахоточных в армию не берут. Да и при чем тут чахотка, когда такое дело? Что она, эта чахотка, помешает ему стрелять?

О детях и Марии Василий при этом старался не думать. Не по безразличию к их судьбе, а держалась в нем подспудная уверенность, будто изменения в его жизни непременно скажутся в лучшую сторону и на их будущем. О том, что на войне убивают, ему как-то в голову не приходило. Как не приходило и другим. И другим тоже казалось, что их добровольчество пойдет им впрок. Ну и, конечно, польза общему делу.

Василия не взяли. И вообще из литейного и модельного цеха не взяли никого. Щупленький инструктор из горкома партии, взявший слово последним, поблагодарил товарищей рабочих, потрясая списком добровольцев, за патриотический порыв и пожелал им трудиться на благо родины еще усерднее. С тем и разошлись. Но уже без блеска в глазах, хмуро, не глядя друг на друга от неловкости и смущения.

Василий, переодевшись и умывшись, шел домой. Перед самой проходной его обогнали инструктор горкома и лектор. Инструктор говорил возбужденно, дергая при этом лектора за обшлаг кавалерийской шинели:

— А неплохо получилось, скажу я вам, Марк Борисыч. Оч-чень неплохо. А настрой какой? А? Оч-чень хороший настрой.

Лектор согласно кивал остроконечной буденовкой, подтверждал:

— Везде, доложу я вам, Леонид Давыдыч, всеобщее воодушевление и высокий настрой. Именно высокий.

Чувствовалось и по голосу, и по словам, что люди эти довольны проделанной работой, а настрой и воодушевление относят на свой счет: не проведи они собрания, не прочитай лекцию, не объяви запись добровольцев, не было бы ни воодушевления, ни настроя.

За проходной они сели в черную «эмку» и укатили.

* * *

Мария узнала о собрании в цехе из передачи ленинградского радио. Оно, это радио, висело в коридоре и никогда не выключалось. К нему привыкли и не замечали его постоянного бормотания, как не замечают уличного шума и шелеста под ветром листвы деревьев. Но два слова: «Металлический завод» насторожили Марию, и она, остановившись, прослушала короткую информацию от начала до конца: о том, что в литейном цехе было собрание, что все молодые рабочие записались добровольцами. Раз все, значит — и ее Василий: он ведь у нее тоже молодой.

Сердце у Марии обмерло, она, скользя рукой по стене, вошла в свою комнату и обессиленно опустилась на табуретку, сжимая в руке мокрую детскую пеленку. Поначалу в ее голове не было никаких мыслей, все поглощалось ужасом перед неизвестностью. Но затем… затем запись в добровольцы каким-то образом связалась с тем, что говорил ей когда-то Кондоров о любовной связи Василия с какой-то девицей, что если Василий записался в добровольцы, то исключительно потому, что она и их дети ему надоели и даже опротивели. Он и в постели стал вести себя как-то по-другому, без прежней ласки, целует редко, часто отворачивается, когда она пытается его поцеловать. Так вот, значит, до чего дошло. А она-то, дура, так когда-то старалась, ночи над ним просиживала, ходила как за грудным ребенком, утки и судна из-под него вынимала. И вот ей такая за все награда. О боже! За что? За что?

Заплакал Витюшка от жалости к матери, выбрался из-под стола, уткнулся, всхлипывая, в материнский подол.

— Сиротиночка ты моя, — причитала Мария, прижимая сына к своей груди. — Нет у тебя папки. Не любит он нас, на войну собрался, окаянный. Что мы теперь одни делать будем? Как жить будем?

Проснулась Людмилка, заворочалась в своей кроватке, и Мария прекратила причитания, зная, с какой легкостью дочка пускается в рев — тогда ее не скоро остановишь.

Василий пришел поздно, усталый, осунувшийся. От его рук пахло деревом, от одежды — угарным газом. Он вяло двигал челюстями, пережевывая домашние котлеты, угрюмо смотрел в стол.

— По радио передавали, что у вас на заводе собрание было, — начала Мария беспечным тоном.

— Было, — пренебрежительно повел плечом Василий.

— Говорили, что вы все записались добровольцами, — продолжала допытываться она, наливая Василию в фаянсовую кружку крепкого чаю.

— Это так, для виду, — отмахнулся Василий. — Проверка на вшивость. Все равно никого не взяли.

Мария перевела дух.

— А я уж подумала, — простодушно призналась она, — что ты от нас сбежать хочешь.

Василий поднял голову, мрачно посмотрел на жену, спросил:

— А при чем тут это? — Помолчал, грустно пояснил: — Сбежать можно и без записи. — Затем, то ли с сожалением, то ли внося полную ясность, заключил: — Некуда мне бежать. И ты эту дурь из головы выбрось.

— Хорошо, — прошептала Мария и отвернулась, смахивая радостную слезу.

Глава 13