Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

Едва оборвался смех, Сталин будто потерял интерес к своим товарищам. Он отвернулся от них, шагнул к столу. Услужливый Каганович выдвинул стул, Сталин сел на него, поправил брюки на коленях, оглядел длинный стол, уставленный бутылками, вазами с фруктами, огромными блюдами со всякой снедью, украшенный цветами.

Вспомнил слова жены о том, что в Москве много беженцев из голодающих областей Украины, вспомнил как факт, обвиняющий его в неправильной, недальновидной политике, ведущей не только к обнищанию крестьянства, но и к полному краху всего задуманного, — и тут же опять со дна души поднялось раздражение и против жены, и против тех, кто искажает его политику на местах, доводя до абсурда всякое решение Политбюро, так что приходится вмешиваться и останавливать не в меру ретивых исполнителей, хотя и понимал, что дело не только в ретивости, но и некомпетентности многих из них, что, наконец, тяжелая и неповоротливая масса российского крестьянства, выведенная из равновесия коллективизацией и раскулачиванием, пришла в движение, и ее, как горную лавину, уже ничем не остановишь, пока она не завершит свой саморазрушительный бег. Так было в годы гражданской войны, повторяется и сегодня, потому что это тоже война, хотя стреляют на этой войне значительно реже. А на войне, как на войне…

Молотов, на правах хозяина стола, поднялся с бокалом вина, подождал тишины, заговорил о том, что вот они только что вернулись с Красной площади, с празднования пятнадцатой годовщины Октября, что все, что прошло и проехало перед их глазами, явилось неопровержимым доказательством правильности политики партии в области индустриализации и коллективизации, что без решительных мер мы давно бы погрязли в долгах у мировой буржуазии, потеряв таким образом не только завоевания Октября, но и государственную самостоятельность, что это было бы на руку не только мировому империализму, но и его прислужникам внутри страны и даже внутри партии. Однако они, истинные ленинцы, этого не допустили и не допустят и никому не позволят повернуть вспять социалистическое строительство, с какими бы трудностями оно ни осуществлялось на практике, какие бы препятствия ни приходилось преодолевать.

— За партию, за ее ленинскую политику, за рабочий класс и колхозное крестьянство, за торжество социализма во всем мире! — здравицей закончил Молотов свою короткую речь.

Все встали, прогремело ура, зазвенели бокалы, зазвучали шумные слова одобрения, люди пили и поглядывали на Сталина.

Сталин тоже выпил свой бокал и пока пил, успел заметить, что жена его не пьет, бокал подняла и поставила на стол нетронутым, при этом передернула плечами так, будто все, что сказал Молотов, есть самая настоящая чепуха, если не хуже.

Утреннее раздражение накатило на Сталина удушливой волной, он не сдержался, заговорил, стараясь придать своему голосу как можно больше сарказма, но как всегда негромко:

— А вот жена товарища Сталина пить не хочет… — произнес и замолчал, и в зале сразу же установилась такая тишина, что слышно стало, как ветер через приоткрытую форточку полощет шелковую гардину. — Жена товарища Сталина, видимо, не согласна с тем, что сказал тут товарищ Молотов. Может быть, жена товарища Сталина записалась в оппозиционеры товарищу Сталину? Это очень неправильно, когда жены идеологически расходятся со своими мужьями…

— Что за глупости ты говоришь? — вспыхнула Надежда Сергеевна, не ожидавшая, что муж обратит внимание на такой малозначительный факт: раньше ему было вроде бы все равно, пьет она или нет.

— Так выпей, — Сталин смотрел на жену, и все тоже смотрели на нее, не понимая, что случилось.

— Не хочу.

— Эй, ты, выпей, я сказал! — голос Сталина оставался таким же тихим, но он будто прозвенел каленым железом, пронзившим загустевшую тишину.

Надежда Сергеевна вскочила, опрокинув стул.

— Не смей со мной так разговаривать! — выкрикнула она и выбежала из зала.

Вслед за ней из-за стола выпорхнула Полина Жемчужная и тоже кинулась к двери. Видно было, как под тонким шелковым платьем дергаются ее вислые ягодицы, как по-утиному раскачивается ее тело в торопливой и тяжелой рыси.

Сталин оторвал взгляд от двери, за которой скрылись женщины, обвел взглядом стол.

Гости продолжали стоять, не смея смотреть на Сталина.