Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

Остальные вели себя вполне по-семейному. Даже Аллилуевы-старшие ничем не выказывали своего особого к Сталину отношения, и он, отвыкший от всего этого в кругу соратников, соперничающих между собой за близость к генеральному секретарю партии, отдыхал душой.

И жена сегодня как никогда улыбчива, раза два будто невзначай прижалась к нему и, сидя рядом, уловила момент и погладила под столом его руку: значит, понимает, как ему трудно, каких усилий стоит удерживаться на самой вершине, продуваемой ветрами зависти, ненависти и лакейства.

Сталин пил только вино, но на столе стояли и водки, и коньяки, и ликеры, никому не возбранялось выбирать себе напитки по вкусу.

Тамадой стола как всегда выступал Александр Сванидзе, звучали тосты, все — на кавказский лад, то есть длинно и витиевато. Пили за праздник, за хозяина и хозяйку, за гостей, за будущее детей, чтобы им не пришлось пережить того, что пережили взрослые при царизме, чтобы дальнейшая жизнь была краше нынешней и чтобы всем-всем-всем было хорошо. Не звучало в этих тостах ни политики, ни восхвалений одних, ни порицаний других, и весь ужин прошел так, будто они, собравшиеся за этим праздничным столом, представляли собой маленькое государство, а всего остального государства, раскинувшегося от Балтики до Тихого океана, просто не существовало.

Сталин шутил, был ко всем внимателен, даже к сыну Якову, походя сделал комплемент его бойкой и миловидной жене, чем смутил ее до слез, на шутки других добродушно щурил табачные глаза, улыбался в прокуренные усы.

Потом детей отослали спать, Надежда Сергеевна на несколько минут отлучилась с ними и, оставив детей на попечение няни, вернулась к столу.

Праздничный ужин продолжался за полночь. Пели революционные песни, русские, грузинские, украинские, и засиделись бы до утра, если бы не сознание того, что завтра надо рано вставать и ехать на Красную площадь, где состоится военный парад и демонстрация трудящихся, где присутствие Сталина на Мавзолее Ленина обязательно, — только это остановило праздничный ужин и развело всех по спальням.

Сталин остался доволен семейным вечером, никому не звонил, а дежурному начальнику охраны велел его не беспокоить, если ничего не случится из ряда вон выходящего.

В спальне, раздевшись и уже лежа в постели, он с удовольствием и некоторым нетерпением наблюдал, как раздевается и приводит себя в порядок жена, расчесывая короткие черные волосы возле большого зеркала. Она сидела к мужу вполоборота, он видел в зеркале ее пухлые щеки и несколько тяжеловатый подбородок, прямой нос и маленький чувственный рот, широкие черные брови… — в общем, не красавица, конечно, и ума не так уж много, так жене и не нужно много ума, для нее главное не это…

И снова вспомнил ту свою бессонную первую ночь на квартире Аллилуевых и ощутил почти то же волнение, какое испытывал четырнадцать лет назад.

Когда Надежда Сергеевна, в полупрозрачной шелковой рубашке подошла к постели и протянула руку к выключателю напольного торшера, Сталин поймал ее руку и потянул ее к себе.

— Я хочу тебя видеть, — произнес он тихо, приподнялся и начал стаскивать через голову с нее рубашку. Добавил, отбросив рубашку в сторону: — Всю-всю хочу видеть.

— Что это с тобой? — тихим и довольным смехом ответила Надежда Сергеевна, прильнув к нему, увы, уже не таким юным, но все еще стройным телом молодой и цветущей женщины.

Сталин на руках навис над этим телом, стал целовать его, начав с глаз, спустившись к грудям, уже не столь упругим, как когда-то, потом к животу, а Надежда Сергеевна теребила его густые волосы, запустив в них пальцы, и руки ее двигались все быстрее и нетерпеливее, таща эту голову к себе, помогая ногами, пока он не овладел ею, дохнув в лицо табачным и винным перегаром.

Она подумала, что никак не может приучить его чистить на ночь зубы, но тут же забыла об этом, отдавшись ритмическим движениям и превратившись в ощущение себя самой, обволакивающее тело ее и волю.

Глава 3

— Вчера Полина Молотова рассказывала мне, — говорила рано утром Надежда Сергеевна своему мужу, сидя возле зеркала в халате и расчесывая волосы после мытья, — что Москву буквально наводнили голодающие с Украины, что дети до того худы, что прямо кожа да кости, а у матерей нет молока…

— Твоя Полина вечно сует свой нос не в свои дела, — резко перебил жену Сталин, натягивающий в это время на ноги мягкие сапоги. — Скажу Вячеславу, чтобы задрал ей юбку и высек хорошенько по заднице, а сам не высечет, прикажу Менжинскому: у него специалисты найдутся.

— Как тебе не стыдно, Иосиф? Полина — очень порядочная женщина, она сострадает этим несчастным людям… — Надежда Сергеевна повернулась к мужу, черные глаза ее горели гневом и, как показалось Сталину, самой неподдельной ненавистью.

Он посмотрел на нее тяжелым оценивающим взглядом, глубокая складка рассекла его лоб. В замешательстве погладил усы: куда девались ее вчерашняя нежность и понимание? — и только тогда произнес хрипловатым голосом:

— Вот и пусть сострадает молча, а не мелет, чего не положено, своим длинным жидовским языком!