Жернова. 1918–1953. Клетка

За несколько дней допросов самоуверенный, пышущий здоровьем Кукиш превратился в дряхлого старика: ноги его не слушались, челюсть отвисла и никак не хотела вставать на место, глаза безумно блуждали, что-то отыскивая. Но стоило им задержаться на женской фигуре, как в них появлялось что-то осмысленное, что-то, видимо, вспоминалось Ромке, он испускал дикий вопль и начинал биться точно в падучей.

Так ничего от Ромки и не добившись, отдали бедолагу в руки следователя с Ореховой, 2 Софье Оскаровне Гертнер.

Увидев ее, Ромка ожил. Он, дурачок, даже попытался с ней заигрывать. Увы, Ромке это не помогло. Более того, Софья Оскаровна посчитала себя оскорбленной: ей, знаменитой Соньке Золотой Ножке, подсунули — и кого? — обрезанного еврея, у которого не на что посмотреть, не то что взять в руки. И она с великой, надо думать, досады так отделала самую главную революционную часть Ромкиного существа каблуком своей старой туфли, что часть эта, неимоверно распухшая, не влезла бы и в литровую банку. Все-таки профессионалкой Софья Оскаровна была высочайшего класса.

Звериная жажда жизни в Ромке Кукише пересиливала боль и страдания. Другой на его месте опустился бы и раскис, а он цеплялся за жизнь из последних сил. И даже тогда, когда, после оглашения приговора, его тащили в подвал, хватался разбитыми пальцами за все выступы, выворачивался, визжал, пытался укусить тащивших его расстрельщиков, так что им пришлось крепко стукнуть Ромку по голове.

Зато револьвера, направленного на него, Ромка не видел, выстрела не слышал.

— Вот гад, — выругался один из расстрельщиков. — И живут же на свете такие подлючие контрики.

— Жил, — поправил его другой, закуривая папиросу.

Это про Ромку-то Кукиша, самого, можно сказать, завзятого пролетарского революционера и коммунистического просветителя.

Конец четвертой книги

1998–2009 гг.