– Специально, – уверенно подтвердил Сменщиков. И все же поправился: – Мы, разумеется, этого не знали. Приказ был взять станцию и держать до подхода основных сил дивизии. А потом, когда нас отрезали от своих, поступил приказ держаться до последнего бойца и патрона. Вот тогда я и понял, для чего мы брали станцию. Даже если бы немец знал, что мы отвлекаем на себя его силы, он все равно нас в покое не оставил бы: мы у него как кость в горле торчали, потому что и железную дорогу, и шоссе перекрыли, лишив его маневра вдоль фронта. Ну и… держались: больше половины полка там полегло. Зато, как я потом узнал, из окружения вырвалось несколько наших дивизий… Вернее, то, что от них осталось, – поправился полковник Сменщиков, а затем продолжил: – А все потому, что немец ослабил на них давление и разжижил стягивающее окружение кольцо. Значит, не зря мы там зубами и когтями держались за эту станцию.
– А как вам удалось вырваться?
Сменщиков усмехнулся в усы.
– Хитростью. Как только получили приказ на прорыв, так сами оповестили немцев, что наша задача состоит в том, чтобы продолжать стоять насмерть и никуда со станции не уходить. Ну, он и поверил, немец-то. Ночью снял несколько батальонов с разных участков и сосредоточил их на двух направлениях, чтобы, значит, рассечь наши порядки. На это мы и рассчитывали. Следили за ним во все глаза и уши. И как только узнали, что на некоторых участках против нас лишь сторожевые охранения, под утро ударили, смяли их и ушли в леса. Так вот и вырвались.
– И много людей вышло к своим?
– Чуть больше роты, – погрустнел Сменщиков.
– Так и полк у нас был двухбатальонного, и те не полного, состава, – заметил комиссар Рудько.
– И вы там были? – удивился Задонов.
– А мы с ним как нитка с иголкой, – усмехнулся Сменщиков. – Вместе в кавкорпусе служили, вместе уголек в Воркуте рубили, вместе полком командовали, а теперь вот дивизией. – И пошутил: – Видать, моя фамилия где-то и читается как двойная: Сменщиков-Рудько. Иначе давно бы разделили.
– Ладно тебе, – добродушно проворчал комиссар. – Товарищу корреспонденту это совершенно не интересно.
– Почему же? – вдруг осмелел Алексей Петрович. – Настанет время, когда и об этом надо будет рассказать без всяких прикрас. Не мне, так другим.
– Да-а, из песни слов не выкинешь, – качнул головой Сменщиков и велел: – Давай, комиссар, еще по маленькой, да за работу.