Жернова. 1918–1953. Книга седьмая. Держава

Николай Иванович и понял и извинил: в кремлевской иерархии он, Ежов, уже далеко не та фигура, с которой нужно считаться. В свое время он и сам не слишком-то церемонился с некоторыми наркомами и даже членами ЦК. Теперь вот и с ним тоже не очень-то церемонятся. Впрочем, это не так уж и важно. Важно другое: долго ли ему ходить под занесенным над его головой топором? А что топор занесен, он это знал доподлинно: в заговоре против Сталина обвиняют не для того, чтобы человек продолжал жить и здравствовать. А именно в таком заговоре обвинил Ежова и его ближайших помощников по НКВД заместитель Ежова Лаврентий Берия, состряпав на них соответствующий донос. И ЦК партии с этим обвинением согласился. Следовательно, дело это закрутилось не без ведома Сталина. И сразу же Николая Ивановича сняли с наркомов внутренних дел, оставив ему один лишь водный транспорт. Затем почти всех, с кем он работал в наркомате внутренних дел, новый нарком внутренних дел Берия арестовал, им предъявили обвинения в превышении власти, сведении счетов, в заговоре, измене. А он, Ежов, все еще на свободе. Когда-нибудь это должно кончиться. Уж скорее бы. Сил нет вздрагивать от каждого звонка в дверь, цепенеть от каждой газетной статьи, разоблачающей явных и тайных контрреволюционеров, предателей дела Ленина-Сталина, пролезших в НКВД и уничтожавших во время чистки своими грязными руками лучших сынов партии и народа.

Какой никакой – лишь бы конец.

А может, пронесет?

Вот и постановление ЦК вышло о прекращении чисток, ликвидации «троек», воцарении, так сказать, законности и прочего. Конечно, это прежде всего политика, а практика – она может и не измениться так сразу. Но когда-то же все это должно закончиться, потому что все когда-нибудь заканчивается. И неужели Сталин не понимает, что Колька Ежов на заговоры не способен? Да и с кем Сталин тогда останется? С Берией? Так Берия его продаст с потрохами, как только возникнет такая возможность. А если понимает, следовательно, может этому делу хода не дать. Да и вызов к Жданову… вернее, приглашение, ничего особенного в себе не таит: скорое открытие навигации – не выдумка, а факт, надо показать готовность флота, портов и водных путей, утрясти кое-какие вопросы.

Утром Николай Иванович заехал к себе в наркомат водного транспорта, прихватил нужные бумаги, с заместителями посоветовался, чтобы не ударить в грязь лицом, и вот теперь, сопровождаемый помощником, ехал в Кремль на персональной черной «эмке», ведомой персональным шофером, то впадая в тихую панику, то цепляясь за любую маломальскую надежду.

Машина засигналила, сворачивая на улицу Кирова, и Николай Иванович, очнувшись, глянул в окно. И с изумлением заметил на тротуарах необыкновенное оживление и скопление народа.

– Что у нас сегодня за день? – спросил он у своего помощника.

– Понедельник, – ответил помощник.

– Я не о том. Праздник, что ли, какой?

– А-а… – Помощник тоже воззрился в окно автомобиля на текущие потоки людей, пожал недоуменно плечами. – Никакого праздника. Обычный рабочий день.

– Ишь, разгулялись, – проворчал Николай Иванович, откинувшись на спинку сиденья. – Делать им нечего.

Помощник скорчил сочувственную мину: действительно, делать им нечего, что ли? – но ничего не сказал.

В специальной комнате здания ЦК на Старой площади Николая Ивановича обыскали. До этого не обыскивали: удостоверение наркома служило гарантией от всяких обысков и проверок. Производивший обыск незнакомый лейтенант госбезопасности вежливо извинился, пояснил:

– К нам поступили сигналы, что готовится теракт против некоторых членов Цэка. Велено обыскивать всех без всякого исключения. Так что прошу извинить, товарищ Ежов.

– Ничего, ничего, – одобрил действие лейтенанта Николай Иванович. – Служба – я понимаю. – А в душе у него что-то оборвалось: «Неужели… конец?»

Однако страха своего не показал, подхватил кожаную папку с бумагами, прошел к лифту, радушно поздоровался со знакомым пожилым лифтером, но на четвертом этаже, едва вышел из лифта, ноги вдруг отказали, Николай Иванович прислонился к стене, обмяк, слышал лишь, как гулко стучит сердце и звенят в ушах мириады цикад.

Прежде чем идти в кабинет Жданова, зашел в туалетную комнату, плюхнулся на диван, торопливо достал папиросы, закурил, ломая спичку за спичкой. Вспомнил, что жена сегодня принимает гостей, она там культурно проводит время со всякой швалью, а он здесь… Неужели думает, что если с ее мужем что-то случится, она останется в стороне? Дура баба! Пойдет следом. В лучшем случае – расстрел, в худшем – лет десять-пятнадцать лагерей, где каждый день будет молить своего жидовского бога о том, чтобы уснуть и не проснуться.