Жернова. 1918–1953. Москва – Берлин – Березники

О нем известно лишь то, что он постоянно печатается в одной из берлинских газет троцкистского толка, что, следовательно, часто бывает в редакции, принося туда свои пасквили и получая за них деньги, и его не трудно выследить. Связник назвал фамилию объекта: Абрамсон Вениамин Израильевич. Он же Веня, он же Птаха, он же Соловецкий, он же… Да Ермилов и сам должен его хорошо помнить, потому что этот Абрамсон одно время вместе с Ермиловым посещал в Париже рабочую школу, хотя рабочим никогда не был, а был лавочником, мелким буржуем, зато работал в центральном аппарате Чека и весьма основательно информирован.

— Да они что там — с ума посходили? — воскликнул Ермилов и тут же пожалел о сказанном: связник — он и есть связник, его дело — передать, что велено, а обсуждать с ним задание — бессмысленно и глупо. Ладно еще, если промолчит, не донесет начальству о реакции Ермилова на полученный приказ, а то ведь и наговорит лишнего, чего и не было.

Но связник, имени которого Ермилов не знал и знать не имел права, молодой парень — не более тридцати лет — кашлянул негромко, прикрывая рот рукой, и произнес сочувственно:

— Оно — конечно, тут и сам можешь погореть, я понимаю, но, с другой стороны, о вас такое говорят, прямо легенды ходят… — Он помолчал несколько, ожидая, видимо, что скажет на это Ермилов, но тот ничего не сказал, и закончил все тем же извиняющимся голосом: — Говорят, что вы будто бы можете на глазах в другого человека превратиться, и никто не поймет, правда ли это вы или нет.

В тоне, каким говорил этот парень, было столько неподдельного восхищения Ермиловым, что тот сразу же успокоился и, проникаясь доверием и благодарностью к нему, проворчал все же, чтобы сгладить впечатление от случайно вырвавшегося наружу чувства:

— Легенды, дружище, создаются о прошлом, на будущее они не оказывают никакого влияния и мало помогают тому, о ком эти легенды создаются. Даже вредят. Ну, да ладно… Что-то я у тебя хотел спросить… Да! Ты сюда шел — ничего не слыхал?

— В каком смысле?

— Да вот… гул какой-то. И на улицах пусто…

— А-а, вот вы о чем! Коричневые — это они сейчас по многим улицам маршируют. Факельное шествие. Ну и орут, само собой. Иногда погромы устраивают. В основном бьют евреев и коммунистов. Не видели еще?

— Погромы?

— Нет, факельные шествия.

— Не приходилось. Я только что с поезда…

— Впечатляет. Чувствуется мощная и продуманная до мелочей организация. Сторонников у них все больше и больше. Главное, что многие рабочие порывают с социал-демократами, тоже идут за ними. А такие, как Абрамсон, этому способствуют, хотя на словах выступают против фашизма.

— М-мда-а…

— Я очень боялся, что вы из-за них застрянете где-нибудь. Два дня назад у коричневых была стычка с рабочими-коммунистами, так полиция, когда рабочие начали их теснить, набросилась на рабочих же… Нашим велено держаться от всего этого подальше: помочь не поможешь, а если попадешься, могут обвинить в подстрекательстве. — Связник помолчал и продолжил: — Тут в одной стычке погиб коричневый, Хорст Вессель, так фашисты из него идола сделали, песню про него придумали и распевают ее на своих сборищах. Вообще, надо сказать, Гитлер и его компания не такие уж дураки, какими их представляют, свою линию ведут четко и любыми промахами своих противников пользуются успешно.

— Считаешь, что они могут взять власть?

— Кто его знает… При определенных условиях — вполне могут. Целей своих не скрывают, ломятся так, что только треск стоит… — Спросил у Ермилова: — Вы не читали «Майн кампф» Гитлера?

— Нет, не читал. А что это такое?

— «Евангелье» фашистское. Почитать стоит — для общего образования. На каждом углу продается…

— Что ж, почитаем, — ответил Ермилов.

Они покурили, пряча огоньки сигарет в рукава. Ермилову не хотелось уходить от этого приятного парня, не хотелось снова оказаться одному в чужом и враждебном городе, и он медлил, переминался с ноги на ногу, не решаясь больше о чем-либо спрашивать.

Они курили молча, потому что говорить было не о чем, да и по всем правилам конспирации им положено минут десять назад быть далеко друг от друга.

Раньше Ермилов не замечал за собой потребности в общении с незнакомым ему человеком, тем более — со связником, в обязанность которого может входить выяснение настроения агента. И хотя воображение услужливо нарисовало Ермилову картину, как этот парень стоит перед Лайценым, а тот его наставляет, что надо говорить Ермилову, чтобы тот раскрылся, — верить в реальность этой картины не хотелось, а хотелось, чтобы рядом с тобой был верный товарищ, которому можно сказать все-все-все… и даже о Галине Никаноровне.

"Старею я", — подумал Ермилов и смял в кулаке недокуренную сигарету. И связник сделал то же самое. Они молча пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны.