Жернова. 1918–1953. После урагана

Но, странное дело, Петьке почему-то всякий раз заново надо доказывать Сашке свое над ним превосходство, и это иногда Петьку ужасно злит. Тем более что Петька не имеет права рассказывать Сашке обо всем, что ему известно о жизни районного начальства и кое-что — областного, и тем самым подтверждать это самое превосходство. А не может потому, во-первых, что давал подписку держать язык за зубами; во-вторых, трепотня до хорошего не доводит, потому что властям не нравится, когда о них треплются на каждом углу. Но, с другой стороны, носить в себе столько тайн и секретов Петька просто не в состоянии, и ему надо время от времени хотя бы намеками кому-то об этих тайнах и секретах поведывать. Жене нельзя: растреплется по всему свету. Капитану Вежликову — все что угодно и о ком угодно, только не о себе. А для Петьки важнее всего показать самого себя, а все остальное — только фон. Остается один лишь Сашка Соловьев, потому что Сашка — могила и стучать на Петьку не станет. Он еще в школе отличался замкнутостью и умением слушать других. К нему шли со своими тайнами все — и мальчишки, и девчонки. Но никто никогда не слышал, чтобы он рассказывал о ком-нибудь. И о себе тоже. Такой это человек.

Единственным недостатком Сашки Соловьева была неспособность понимать намеки. А еще он — по своей ученой глупости — считает, что чем выше человек стоит, чем больше у него власти, тем он умнее и святее. Насчет ума Петька готов согласиться, а что касается святости, то тут у него не только наличествуют сомнения, но и полная уверенность, что власть и святость — вещи совершенно не совместимые. Однако эта несовместимость вызывает у Петьки не осуждение, а восхищение, потому что рассуждения и идеи — это одно, а жизнь — совсем другое. И нечего над этим кажущимся противоречием ломать себе голову и свинчивать мозги всякими книжками: все и так ясно, как божий день.

Прежде чем толкнуть дверь, Петька приблизился к освещенному окну и посмотрел, что там, в комнате, делается.

Там, внутри, ничего особенного не делалось: Сашка Соловьев сидел за столом, накрытом синей клеенкой и заваленным всякими книгами и тетрадями, что-то читал сквозь толстые очки и пил чай из алюминиевой кружки. Скорее даже и не чай, а просто кипяток. Потому что откуда у Сашки чай? — его и в областных-то магазинах днем с огнем не сыщешь. Разве что в московских. Рядом с Сашкой на столе деревянная солонка, несколько ломтей черного хлеба, а в блюдце постное масло. Сашка макал хлеб в масло, посыпал солью и рассеянно жевал, скользя глазами по строчкам.

Петька оглядел комнату — в ней ничего не изменилось с тех пор, как он был здесь последний раз. С потолка свисала керосиновая лампа, прикрытая шелковым абажуром, прожженным в нескольких местах. На потолке от лампы темный круг копоти. Из полумрака выступает кособокий платяной шкаф, узкая холостяцкая кровать, накрытая тощим одеялом; рамки с фотографиями и картинами, нарисованными неумелой детской рукой, пятнают стену.

Не изменился и сам хозяин: все такой же худой, бледный и, можно сказать, несчастный. Да и откуда взяться у молодого мужика счастью, если от него в прошлом году ушла жена?

Петька поставил сумку на землю и тихонько постучал в окно толстыми и твердыми, как железо, ногтями: трам-тарарам-там-там-там-там!

Сашка Соловьев поднял голову, глянул в окно поверх очков. Хотя он по стуку должен догадаться, кто там стучит в его окно, но радости Петька на Сашкином лице не заметил. Впрочем, и досады тоже.

— Заходи, там открыто! — крикнул Сашка и показал на дверь.

Петька помедлил немного, не зная, идти ли ему с сумкой, или оставить ее здесь, но, подумав, решил, что оставлять опасно: собака какая-нибудь бездомная может распотрошить ее в два счета, и в комнату директора школы он вступил так, словно в сумке ничего нет — так, ерунда какая-нибудь.

— Чай будешь? — спросил Сашка, протягивая Петьке худую узкую ладонь.

— Да нет, я уже похлебамши маленько, — скромно отказался Петька, присаживаясь на Сашкину кровать. — А ты чего, ужинаешь никак?

— Да так… Приехал только что из области.

— Достамши что-нибудь? — поинтересовался Петька, уверенный, что Сашка проездил впустую.

— Кое-что, — ответил тот и показал на стопки в углу комнатушки. — Тетрадей немного достал, кое-какие учебники, книги.

Стопки были большие, явно тяжелые, и Петька, любящий во всем ясность, задал уточняющий вопрос:

— Как же ты допер все это?

— Где на попутках, а где и так, — и, смущенно подвигав по столу кружку с кипятком, Соловьев промолвил: — Ты извини, я за целый день поесть как-то… В общем, ты рассказывай, а я пока… вот…

И Сашка опустил в блюдце кусочек черного хлеба, повозил его там в остатках постного масла, перевернул и круто посыпал серой солью.