Жернова. 1918–1953. После урагана

Рийна порылась в сумочке, в которой держала — по военной привычке еще — всякие таблетки и пузырьки с лекарствами, бинты и вату, пару шприцев в стерильных пакетах, отыскала нужный порошок, высыпала в стакан, размешала, разжала Муханову зубы и вылила в его хрипящий и извергающий забористые ругательства рот.

Муханов поперхнулся, зашелся в кашле, раскрыл глаза — безумные, но голубые-голубые, как стылое январское небо. Его почти тут же согнуло в дугу, тяжелая судорога сотрясла его большое тело, Рийна сунула ему под нос таз — и Муханова стало рвать, вонючим и мерзким, но Рийна смотрела на это с глубоким удовлетворением, с каким, быть может, художник смотрит на законченную картину.

Когда позывы тошноты прекратились, Муханов глянул на Рийну кровавыми белками, явно не понимая, где он и что с ним. Она заставила его выпить еще пару стаканов с тем же порошком, пока желудок его не очистился полностью и не прекратились судороги. После этого Рийна уложила его на диван, покорного и жалкого, открыла форточку и впустила в комнату морозный воздух.

Немного прибравшись, Рийна присела на стул и стала ждать. Она решила не уходить отсюда, пока Муханов окончательно не придет в себя. Тогда она узнает у него, куда подевался Пивоваров и что она сможет сделать, чтобы вернуть его себе. Если этот директор артели не законченный алкоголик, он должен придти в себя довольно скоро. Но так или иначе, а оставлять его одного она не имеет права.

Заметив на подоконнике телефон, накрытый меховой шапкой, Рийна подумала, что, быть может, придется вызывать «скорую» — не сидеть же ей в этом пустом доме всю ночь. Но это на крайний случай: скорая увезет Муханова, ищи тогда ветра в поле.

Взгляд Рийны случайно задержался на консервной банке и тарелке с крупно нарезанным черным хлебом, она вспомнила, что сегодня не успела пообедать со всей этой беготней, и почувствовала голод. Придвинувшись к столу, Рийна выбрала себе кусок хлеба, показавшийся ей менее измятым, откусила кусочек и принялась жевать. Хлеб — это, конечно, хорошо, но здесь обязательно должно быть что-то еще, решила она и, продолжая жевать, принялась за поиски.

Сперва она заглянула в шкаф, но не нашла там ничего съестного — одни лишь канцелярские папки с торчащими из них растрепанными листами бумаги, какие-то брошюры, стопка вымпелов из красного сатина с золотым тиснением «Ударнику трудового фронта» да гипсовый бюст Сталина с отбитым подбородком. Тогда Рийна заглянула в ящики стола и обнаружила там несколько непочатых бутылок водки, банки с рыбными и мясными консервами, полбуханки белого хлеба в целлофановом пакете, полбанки квашеной капусты. Это было целое богатство, и распорядиться им надо было со вкусом.

Рийна помыла тарелки и стаканы, на электрическую плитку поставила чайник, финским ножом — одним из нескольких, валявшихся в ящике стола, — вскрыла две банки, разложила все аккуратненько по тарелкам, налила в стакан немного водки, выпила, чуть поморщившись, и начала с аппетитом есть, лишь иногда поглядывая на Муханова, и то, если тот всхрапывал сильнее обычного. Поев и попив чаю, она закурила директорскую папиросу «Казбек» и, откинувшись на спинку стула, бездумно переводила взгляд с одного предмета на другой, машинально отмечая все изменения в поведении Муханова, дыхание которого становилось все ровнее.

Работая сначала санитаркой в госпитале, а потом, после окончания курсов, медсестрой, Рийна насмотрелась на всякое, и вид отравившегося водкой Муханова не вызвал у нее каких-то переживаний. Русские вообще много пьют, часто не знают меры, иные упиваются до смерти, и приходится их вытаскивать буквально с того света. А потом смотришь — прекраснейший человек, интеллигентный даже, уходя, иной дарит цветы и шоколад, целует руки.

В Эстонии до сорокового года тоже, конечно, пили, но не так. Нет, не так. Потом, когда пришли русские, пить стали больше. А в Мурманске, так там спирта вообще не меряно — хоть залейся, и моряки, вернувшись из похода, только тем и занимаются, что глушат этот спирт, прячась друг от друга, потому что советский офицер — это образец моральной стойкости и воздержания от всяких соблазнов. Странные люди… Ее Водорезов тоже пил, но, слава богу, не увлекался, хотя раза два напивался до полного бесчувствия. Уж она тогда над ним поревела так поревела. А потом заявила: «Ты будешь пить — и я с тобой вместе». И однажды-таки напилась. Ой, это было так противно и стыдно, что… Зато Водорезов уж попрыгал возле нее, так попрыгал, и с тех пор разве что пару рюмок — и все.

Глава 19

Рийна грустно улыбнулась своим воспоминаниям. Ах, Водорезов, Водорезов! Уж лучше бы она его не встречала. Глупая девчонка! Любовь, казалось ей, это самое главное, что может быть на свете. И вот ни Водорезова, ни любви.