Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

Судя по всему, и Гитлер следует тем же путем, но с другими целями. А когда он говорит, что главный враг для него есть еврейский большевизм, верить этому могут лишь наивные люди. Потому что главный враг для Гитлера есть Россия: он наследник всех Фридрихов и Карлов, которые всегда зарились на восточные жизненные пространства. А национал-социализм есть очередная схема, придающая «хаосу столько регулярности и форм, сколько потребно для… практических целей» Гитлера и его окружения. Все так просто и ясно, как… как вот это море, то есть наше о нем представление.

Глава 15

Море лежало перед Сталиным огромной чашей, наполненной до краев не водой, а чем-то живым, будто неким студенистым существом с обнаженными нервами, в эти минуты сонно-равнодушным ко всему остальному миру. Волны казались не волнами, а то ли чуткими щупальцами, которыми существо разглаживало края чаши, то ли жабрами, которыми оно дышало в разнеженной полудреме. От каменно-песчаной чаши, оправленной в густой малахит буйной растительности, исходил жар остывающего дня, от полусонного существа — запах йода, будоражащий воображение и заставляющий пристально вглядываться в сиренево-сизую дымку, затянувшую горизонт, точно оттуда вот-вот что-то выплывет, загадочное и удивительное.

Большое красное солнце погружалось в эту дымку; от него через все тело огромного студенистого существа пролегла широкая светящаяся полоса, которая сонно шевелилась и отливала перламутровой рябью обнаженных нервов.

Вдоль берега в сторону Грузии, рисовавшейся воображению такой же сонной и равнодушной, как лежащее у ее подножия море, молча тянули чайки, предвестницы надвигающегося шторма, устало взмахивая косыми крыльями. Стая диких уток металась над светящейся полосой, то припадая к ней, то взмывая вверх, и вдруг исчезла из виду, растворилась в густеющем вечернем воздухе. Цепочка длинношеих бакланов скользила над переливчатой гладью, цепляя ее кончиками острых крыльев, оставляя на ней расходящиеся круги. Все к чему-то готовилось, все спешило туда, где спокойнее и тише, где не коснется их надвигающаяся буря.

Сталин в море купался обычно ближе к сумеркам: не желал, чтобы видели его голым, со всеми неправильностями его тела, а в общем — таким же, как все. С некоторых пор он уверовал, что он не такой, как все, что в нем есть нечто, сильно отличающее его от других людей, иначе бы он не поднялся на такую высоту, но это отличие лежит не вовне его, а внутри. Однако люди привыкли судить о себе подобных по внешнему виду, и Сталину представлялось, что кто-то скажет, увидев его голым: «Посмотрите, а ведь он урод! Как же так: урод — и во главе партии и государства?»

Конечно, окружающим его людям и без того известно о его физических недостатках, то есть о сухости левой руки и, как следствие, некоторой диспропорции всего тела, однако это не помешало ему занять то положение, которое он занимает, стало быть, этот его недостаток не имеет никакого значения в глазах этих людей. Впрочем, и сам он всегда присматривался к другим людям именно с точки зрения их физического совершенства, и если обнаруживал какой-то изъян, испытывал удовлетворение от этого: мол, не у одного меня изъяны, у других тоже хватает; когда же встречал людей слишком красивых и физически совершенных, то был уверен, что эти люди наверняка не очень-то умны и уж точно — слишком высокого о себе мнения. Он даже читал где-то, что чем больше у человека физических изъянов, тем больше у него умственных и прочих духовных способностей, как бы обостренных физическими недостатками и недугами. Вот Ленин, например, картавил, страдал какими-то врожденными болезнями, которые и свели его в могилу, воспользовавшись пулевыми ранениями. Есть и другие примеры.

И только Кирова Сталин нисколько не стеснялся, хотя тело Кирова являло собой прямо-таки мужское совершенство и должно было бы вызывать если не зависть, то что-то вроде досады. Нет, ничего подобного. При Кирове, наоборот, было как-то спокойно и уютно, как никогда и ни с кем ничего похожего не бывало. И не только на пляже.

Воспоминание о Кирове на несколько мгновений вызвало глухую тоску и волну ненависти к людям, которые хотя и не впрямую, но все-таки так или иначе причастны к убийству Мироныча, потому что все в мире взаимосвязано незримыми нитями причин и следствий, а Мироныч был единственным человеком, которому Сталин, в чем он теперь был абсолютно уверен, доверял полностью и безоговорочно. И люди, направившие руку убийцы, не могли этого не знать. Даже если убийцей Николаевым, этим жалким ничтожеством, никто не руководил напрямую, он все равно являлся отрыжкой слепой ненависти, нетерпимости к политике Сталина, который в своем государственном строительстве просто не может не опираться на положительное прошлое Российской империи…