Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

Еще несколько человек, один за другим, сохраняя некую очередность, прошествовали мимо покойника, с любопытством заглядывая в его неподвижное лицо.

В соседней комнате люди в белом столпились вокруг человека с бородкой клинышком. Человек, сидя за столом, быстро писал на листе бумаги неразборчивым почерком, каким пишут врачи и писатели. Закончив писать, подумал несколько мгновений, затем вывел, нажимая на перо: «18 июня 1936 года, Горки», расписался длинными завитушками, встал из-за стола, давая место другим. Другие молча прочитывали написанное, затем ставили свои завитушки. Когда расписался последний, человек с бородкой клинышком взял бумагу и удалился из комнаты. Так ничего более и не сказав. Похоже, к остальным он относился свысока.

Его проводили угрюмыми взглядами.

Едва закрылась дверь, заговорили все разом. Разобрать, о чем они говорили, было трудно: почти сплошная латынь. Однако по выражениям лиц можно понять, что оставшиеся в комнате очень недовольны человеком с бородкой клинышком.

— Дмитрий Дмитриевич слишком много на себя берет, — произнес Виноградов, еще сравнительно молодой врач, когда с латынью было покончено.

— Считает себя светилом, а нас недоумками, — пробурчал Гельштейн, тоже не слишком старый.

— Конечно, у него опыт и все прочее, однако… — неуверенно поддержал коллег Зеленин…

— Однако мы тоже не лыком шиты, — не без сарказма докончил за него более решительный Коган. — Эти консерваторы старой школы доведут советскую медицину до полного упадка. Горького еще можно было продержать…

— Это уж вы слишком, коллега, — усмехнулся Виноградов. — Без легких долго не протянешь, а у Горького они практически отсутствуют.

— Я думаю, коллеги, наши взгляды на методы лечения профессора Плетнева надо изложить в особом мнении, — предложил Гельштейн. — И довести это мнение до сведения Цэка партии. И товарища Ягоды.

— Вы уверены… — начал было неуверенный Зеленин, но его, как всегда, прервал не сомневающийся Коган:

— Мы уверены, что НКВД так или иначе станет разбираться в этом вопросе и нам так или иначе придется высказывать свое мнение. Так лучше это сделать заранее.

Все переглянулись, никто не возразил.

Через несколько дней глава НКВД Генрих Ягода получил письмо за несколькими подписями виднейших московских врачей. В письме сообщалось, что профессор Плетнев осуществлял лечение Горького «вредительскими методами». Ягода, прочитав письмо, убрал его в сейф: в ту пору ему было не до врачей.

Письмо извлек из сейфа Николай Иванович Ежов, сменивший Ягоду на посту наркома внутренних дел. Он не сразу дал ход этому «делу», подождал, соображая, кого еще из врачей можно пристегнуть к Плетневу.

Плетнева и еще несколько человек арестовали на следующий год. Дмитрия Дмитриевича приговорили к 25 годам тюремного заключения. Он сидел в Орловском централе, лечил там заключенных и тюремщиков. Его расстреляли незадолго до взятия города немцами в 41-м году.

А подписантов арестовали через 11 лет — практически за то же самое.

Права русская пословица: не рой другим яму, сам в нее когда-нибудь угодишь.

Глава 12

Совещание начальников ведущих отделов НКВД и Госбезопасности проходило, как обычно, в кабинете наркома. Сам нарком, Генрих Григорьевич Ягода, сидел за своим рабочим столом, в своем рабочем кресле и, положив руки на стол, следил глазами за солнечным бликом, перемещающимся по полированной глади стола то влево, то вправо, то медленно и плавно, то резкими толчками, и пытался понять, откуда этот блик и с чем связаны его перемещения. Скорее всего, с колебанием портьеры на ближайшем окне, решил он и, для того чтобы проверить это предположение, повернул голову, принявшись внимательно разглядывать портьеру. И точно: в одном месте портьеры чуть разошлись, в образовавшуюся щель проник тоненький лучик солнца, в котором весело мельтешили золотые пылинки.

Слева скрипнул стул под тяжелым телом Прокофьева. Ягода недовольно глянул на своего второго зама и снова, опустив глаза к столу, стал следить за солнечным зайчиком.

Поблизости от наркома, по правую и по левую руку от него, но за длинным приставным столом, располагались его заместители, Агранов и Прокофьев, далее сидели начальники ведущих отделов, по пять человек друг против друга, а за отдельным столом, чуть в стороне, две стенографистки, низко склонив головы, строчили свои закорючки.

Получалось, если не считать стенографисток, тринадцать человек вместе с самим наркомом. Тут Ягода вспомнил, что включил в список приглашенных на совещание еще двоих, но оба не пришли: один, как доложили, оказался болен, другой в командировке. Потом Ягода позабыл, зачем ему понадобились эти два человека, и вспомнил только сейчас: чтобы не было этого несчастливого числа тринадцать, с которым связаны несколько неприятных совпадений в его жизни.

«Ну да что уж теперь, — подумал он обреченно. — Одной неприятностью больше, одной меньше — никакой разницы…» Но мутный осадок между тем лег на душу и потихоньку давил ее, мешая сосредоточиться на чем-то определенном.