Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

Люшков рассматривал затеваемую Сталиным компанию, как очередную чистку партии от примазавшихся чуждых ей элементов, от всяких перерожденцев и оппозиционеров. Эта чистка вряд ли будет сильно отличаться от всех предыдущих чисток, хотя партийная пропаганда из кожи лезет вон, чтобы доказать, будто эта чистка наконец-то железной метлой выметет всех, кто стоит на пути государства рабочих и крестьян к светлым вершинам социализма и коммунизма. Но без такой пропаганды обойтись никак нельзя. Тем более что народ привыкает ко всему, что повторяется более-менее регулярно. И к чисткам тоже. В народе даже сложилось мнение, что чистки эти ничего не дают: как воровали, так и будут воровать, как была бестолковщина при царе, она же и при большевиках продолжается с тем же успехом.

Но что там в народе говорят, не самое главное для Люшкова. Для того чтобы в народе говорили нечто противоположное, имеется отдел пропаганды при ЦК партии, газеты, радио и прорва всякого языкастого народа. Для Люшкова главное — самому всегда быть выше всего этого и обязательно впереди, обязательно опережать события, не плестись в хвосте у этих событий, — и тогда всегда будешь на коне. Ягода презрел это правило — и остался с носом. Люшков с носом оставаться не хотел.

Не хотел с носом оставаться и Ежов, хотя он-то не только понимал, но и знал, что эта чистка будет похлеще всех предыдущих, что теперь не ограничатся одними исключениями из партии и снятиями с должности, что судьба Зиновьева и Каменева со товарищи проложила смертный путь и для многих других. Именно аппарат КПК, недавно подчинявшийся Ежову, готовил материалы к предстоящей чистке, это здесь, в отличие от НКВД, возглавляемого Ягодой, давно поняли, что обычные чистки стали малоэффективными, что через какое-то время после очередной чистки все возвращается на круги своя, что как партаппарат, так и разные советские и государственные инстанции вполне приспособились к периодическим чисткам и научились выходить сухими из воды, что дело не в оппозиции, не в разных там уклонах, а в той порочной системе управления страной и партией, которая вызрела за годы советской власти.

Догадывался Николай Иванович, что он понадобился Сталину для страшной кровавой работы, в которой и сам может сгореть без остатка, ибо такая работа не может продолжаться вечно, а для другой работы находят других исполнителей. Но выбора у Ежова не было, а надежда, что Сталин оценит его преданность и рвение, введет его в круг лиц, без которых нельзя обойтись, — такая надежда жила и даже крепла.

Глава 20

Когда Генрих Григорьевич Ягода вошел в зал Большого Кремлевского дворца, где вот-вот должен открыться Пленум ЦК, здесь уже присутствовало большинство цекистов и приглашенных. Там и сям, сбившись в кучки, люди о чем-то оживленно беседовали или просто слушали кого-то, кто, по существующей партийной иерархии, занимал ведущее среди них положение и, следовательно, в большей степени был посвящен в тайны кремлевской политики. С самого сентября, когда Ягоду сняли с поста наркома НКВД и назначили на должность наркома связи, он не был в Кремле, почти не встречался с руководством партии и страны. Нынешняя должность его была чем-то вроде политической ссылки. Но Генрих Григорьевич еще надеялся, что ссылка эта ненадолго, что его опыт и знания будут востребованы. Пусть не в наркомате НКВД, где Ежов уже наводит свои порядки, решительно освобождаясь от бывших сослуживцев своего предшественника и насаждая везде своих людей. Но и не в наркомате связи, где можно зачахнуть от тоски, перебирая бесполезные бумажки, как чахнет цветок, выросший на клумбе под открытым небом, пересаженный в горшок и поставленный на подоконник за двойные стекла.

Снятый с должности, Ягода, между тем, не был исключен из состава ЦК, не был лишен звания Генерального комиссара госбезопасности. Однако на Пленум он явился в скромном цивильном костюме, не желая ни выделяться среди других, ни привлекать к себе внимания.

Увы, он все-таки привлек к себе внимание, но выразилось оно в том, что его вообще старались не замечать.

Генрих Григорьевич шел на то место, где обычно сидел нарком связи, и у него было ощущение, что он движется по какому-то зеркальному стеклянному тоннелю: он видит всех, а его не видит никто. Даже когда он уселся в свое кресло и повернулся к соседу, наркому водного транспорта, тот резко отвернулся от него и стал что-то оживленно говорить соседу справа, будто слева от него никого нет и не будет.

Генрих Григорьевич передернул плечами, сложил на столе руки, сцепил пальцы и уставился на них, не поднимая головы, но исподлобья он видел все, что происходило в зале, видел своих давних недругов: секретаря Северо-Кавказского крайкома партии Евдокимова и наркома внутренних дел Украины Балицкого, когда-то претендовавших на пост наркома внутренних дел СССР. Он отодвинул их обоих, а они — вот они, оживленные, веселые, уверенные в себе. И уж точно — не преминут воспользоваться его униженным положением.