Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

Итак, Сталин решил избавиться от бюрократии, но в первую голову — от «тонкого слоя революционеров», который оказался неспособным и неготовым к практической работе. А почему неспособным? Потому, что образовался на ненависти к прошлым российским порядкам, возник на волне разрушения этих порядков. А почему неготовым? Потому что полагал, что ему никаких других знаний и умения не нужно, что все образуется само собой на основе марксизма-ленинизма, стоит лишь отдать рабочим заводы, фабрики и прочие средства производства, а крестьянам — землю. Но и с крестьянами вышло значительно сложнее, чем предполагалось, и с рабочими не просто: работать за голую идею желающих оказалось не так уж много. Да и то сказать: и есть хотят все, и в революцию пошли именно потому, что надеялись избавиться от нищеты и бесправия. А чтобы там «весь мир насилия» и тому подобное, так этого хотели немногие и как раз те, кто ничего, кроме разрушения, не умеет. Вот, собственно говоря, и вся революция, как ты ее ни крути и ни наряжай в заморские платья. И вся политика тоже. Потому что жизнь есть жизнь. А она требует строительства новых заводов, фабрик, электростанций, организации колхозов-совхозов… А еще метро, канал Москва-Волга, генеральный план реконструкции столицы, развертывание народного образования, медицинского обслуживания, повышение жизненного уровня… И Сталин требует того же, то есть умения все это проектировать и строить, всем этим руководить. Но ему этого мало, ему надо, чтобы все руководители знали марксизм-ленинизм как «Отче наш еже еси на небеси…» И даже лучше. А когда учить этот марксизм-ленинизм? От текучки продохнуть некогда. Жена вон — и та вздыхает: придешь домой, похватаешь чего-ничего и в постель, едва коснулся головой подушки — уже спишь. Какая тут, прости господи, любовь! Одни мечтания.

Впрочем, как выяснилось, и работать, так сказать, по-сталински, тоже надо с умом. Взять хотя бы того же Кагановича. Уж он-то перед Сталиным разве что ужом не извивался. Нет, мало, оказывается, извиваться. Надо еще и помнить, кто ты, а кто Сталин. А вот про это-то Лазарь Моисеевич как раз и забыл, решив, что, раз он второе лицо в партии и тянет всю практическую работу как в орготделе ЦК, так и в Москве и ее окрестностях, то без него Сталин уже и не Сталин вовсе, а так себе — не пришей кобыле хвост. Возгордился Лазарь Моисеич, занесся. Сталина поминает все реже, себя выпячивает все чаще. Мог бы, например, отказаться от того, чтобы его именем назвали Московское метро, проявить настойчивость в присуждении ему имени Сталина. Нет, не проявил. Значит, считал, что наиболее достоин. А в результате лишился должности главы Москвы и окрестностей, стал наркомом желдортранса. Тоже, конечно, должность важнейшая, но — не то. И может так случиться, что и Лазарь Моисеича пристегнут к троцкистам и врагам народа. А заодно и товарища Хрущева, который еще недавно за Кагановичем тянулся, как нитка за иголкой. Попробуй угадай, что у Сталина на уме. Мозги свихнешь, а не угадаешь. Отсюда вывод…

А какой такой вывод отсюда? Надо самому начинать Большую чистку в масштабах Москвы и области. Чтобы Сталин понял, что товарищ Хрущев на его стороне не только теоретически, но и практически. И при этом не снижать темпов строительства жилья, реконструкции площадей и улиц, прокладки новых линий метрополитена, развития производства товаров народного потребления… О боже! Если продолжать список всего, что нужно, и не завтра, а сегодня, сейчас, то и слов не хватит.

Тихо задребезжал звонок прямой связи с Кремлем.

Никита Сергеевич дернулся, высвобождаясь из плена полудремы-полубодрствования, схватил трубку.

— Хрущев слушает, товарищ Сталин.

— Не спишь, Микита?

— Разве уснешь, товарищ Сталин!

— Ну, раз не спишь, приезжай в Кремль — поужинаем вместе.

Никита Сергеевич еще какое-то время держал возле уха трубку, в которой раздавались короткие гудки. Затем положил ее на рычажки аппарата, нажал кнопку дежурного, велел подать к подъезду машину.

Еще через пять минут машина неслась по улице Горького, разгоняя ревом клаксонов зазевавшихся прохожих. А у Никиты Сергеевича мысли текли уже в другую сторону: поужинать со Сталиным — такое приглашение он получает впервые, следовательно… следовательно, он до сих пор все делал так, как того хотел Сталин — и это главное. Все остальное — ерунда. В том числе и марксизм-ленинизм. То есть не то чтобы окончательная ерунда, а в том смысле, что он, Хрущев, как бывший рабочий, чует этот марксизм-ленинизм своим нутром, пролетарским, так сказать, инстинктом. В таком духе, стало быть, надо действовать и дальше.

* * *

Бессонный страж своего хозяина Поскребышев молча кивнул головой в сторону двери кабинета, и Никита Сергеевич, внутренне пребывая в нервном напряжении до дрожи в руках, стремительно пересек «предбанник», где сидели два майора кремлевской охраны, вошел в кабинет Сталина и, увидев открытую дверь, о существовании которой знал от Кагановича, направился к ней, мысленно моля господа, чтобы все обошлось благополучно.