Жернова. 1918–1953. За огненным валом

Красников бежал к лесу, а впереди него, рыская из стороны в сторону, то удлиняясь, то укорачиваясь, то четкая, то размытая, бежала его тень: сзади разгорался бой, и немцы не жалели ракет. Он бежал к лесу, стараясь проникнуть взором в его таинственный мрак, чтобы хоть на мгновение упредить неожиданность, которую этот мрак скрывает. Он знал, что, если в лесу немцы, они хорошо видят бегущих русских солдат: белый снег, светлый фон от ракет, темные фигуры. Если немцев не меньше, чем наступающих русских, то они подпустят их близко и расстреляют в упор. На месте немцев он поступил бы именно так. В его долгой войне то он подпускал к себе немцев, то немцы подпускали его…

Предельная черта все приближалась. Если через сорок шагов они не откроют огонь, то их там попросту нет. В прошлый раз в лесу находилась лишь батарея противотанковых пушек, и даже без прикрытия. Но раз на раз не приходится. Красников нутром своим чувствовал, что этот лес таит в себе опасность. Уже хотя бы потому, что огненный вал перестал существовать, и прикрыться батальону нечем.

Еще двадцать шагов…

Он ошибся разве что шагов на десять.

Эти десять шагов еще предстояло пробежать, и тело его было настроено на них. Красников видел черту — межа не межа, канавка не канавка, а какая-то неровность, слегка припудренная снегом. Может, эта черта и не существовала на самом деле, а была плодом его воображения, но зарево, разгорающееся сзади, освещало невысокий гребень, отбрасывающий косую тень. До этого гребня оставалось никак не больше десяти шагов, за ним можно укрыться, потому что ничего другого не было видно. Разве что несколько воронок, но они лежали в стороне от той прямой, по которой бежал Красников.

Он не успел пробежать эти десять шагов, как в глаза брызнуло множеством пульсирующих огоньков, и густая трескотня автоматов и пулеметов вломилась ему в уши.

Красников не удивился, потому что ждал этого, и все-таки оно возникло неожиданно — раньше на целых десять шагов. Пульсирующие огоньки и густой треск будто родил таинственный мрак близкого уже леса, который мог стать их спасением, а стал…

В сознании лейтенанта промелькнуло что-то вроде: «Ну вот…» как подтверждение предвиденья, и горячая игла обожгла ему правую сторону груди под самой ключицей…

Глава 21

Ольга Урюпина металась перед рядами колючей проволоки в поисках прохода, какой-нибудь лазеечки, не понимая, как умудрились пройти здесь штурмовики. Она безнадежно отстала от них, огненный вал грохотал далеко впереди. Размазывая рукавом щегольского полушубка по щекам злые слезы, она плутала среди хаоса проволоки, столбов, каких-то рогаток, когда под ногами у нее полыхнуло пламя, ослепило ее и оглушило грохотом, весь низ живота словно опустили в крапиву, а самою ее швырнуло на колючую проволоку, и она беспомощно повисла на ней, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Упершись ногами во что-то холодное и острое, она рванулась изо всех сил — затрещал полушубок, лязгнула проволока, но Ольга лишь чуть сползла боком на черный снег. Голова у нее кружилась, к горлу подступила тошнота.

«Ой, у меня, наверное, перелом, — подумала она, пытаясь отодраться от проволоки, подумала потому, что на курсах санинструкторов им говорили, что при переломах бывает тошнота. — Ой, мамочки!»

Дрожащими, непослушными руками она расстегнула полушубок, в который крепко вцепились многочисленные колючки, кое-как выбралась из него, свалилась набок.

Мимо бесплотными тенями прошмыгивали солдаты, блики света мерцали на их новеньких касках. Ольга еще в окопах заметила, какие они все одинаковые, как истуканчики. Солдаты бежали мимо, проволока была им не помеха, никто на нее не обращал внимания.

— Эй! — крикнула Ольга, но крика не получилось, да в этом грохоте вряд ли кто-нибудь услыхал бы ее крик. — Черти нерусские, — прошептала она, с трудом села и принялась ощупываться.

Ее рука скользнула вдоль живота, по мокрым солдатским штанам, по бедру, достигла колена и замерла, уткнувшись в пустоту: ног не было. Ольга огляделась с изумлением: вокруг был черный снег и черные комья земли.

От ужаса у нее остановилось сердце, перехватило дыхание, глаза закрылись сами собой, а тело, казалось ей, сжалось в маленький комочек.

— Ой, мамочки! Ой, мамочки! Ой, мамочки! — шептали ее сухие, бескровные губы. Она еще пыталась вспомнить, что в таких случаях надо делать: шина, жгут, что-то еще. Лицо преподавателя-хирурга, маленького, сухонького старичка с чудной такой шепелявой речью, приблизилось к ней и качнулось, неодобрительно сведя брови к переносице…

И вдруг словно удар по голове: «Так это же со мной! Это же у меня нет ног! Боже! Боже! Боже! Мамочки родненькие!»

Усилием воли Ольга открыла глаза, посмотрела на свои ноги — туда, где они были раньше: пусто там было, пусто. Она огляделась — где-то же они должны быть, ее ноги. Зачем она лейтенанту Красникову без ног? Тем более комбату Левакову. Кому она нужна, безногая-то?