Жернова. 1918–1953. За огненным валом

— Тьфу! — сплюнул Николаенко и отодвинулся от капитана к стене. Он уже жалел, что пустился с ним в разговоры. Видать, этот капитан та еще контра недобитая и только теперь разоблаченная. Может, он самый настоящий шпион. Во всяком случае, в его рассуждениях нет ничего советского. Это там, на Западе, все люди враги друг другу. Но не у нас. И вообще: скорей бы уж куда-то везли и разбирались! Не может быть, чтобы там не понимали, что у него это по молодости. Если и прав в чем-то этот капитан, так только в том, что сомнения свои надо держать при себе. Даже по пьяному делу. Впрочем, он, Николаенко, и не пил еще так, чтобы до беспамятства. Это с ним впервые — и только потому, что его напоили специально. Но уж следующий раз он никогда ни на какие уговоры не поддастся. Тем более — тыловикам. Они все, видать, такие, как этот капитан. То есть каждый себе на уме.

На какое-то время в сарае, как, впрочем, и во всем мире, повисла тягучая тишина. Все точно притаилось в ожидании неизвестно чего. И сам Николаенко тоже притаился, чутко вслушиваясь в тишину. Но тут хлопнула входная в избу дверь, затем захрумкали приближающиеся шаги…

Кто-то решительно подошел к двери сарая, загремел замок, двери распахнулись.

— Входи, не бойсь! — прозвучал знакомый голос старшего лейтенанта, и в полутьму сарая вошел невысокий, но какой-то очень уж широкий человек с длинными, не по росту, руками, болтающимися почти возле колен.

Пока караульный возился с дверью, вошедший успел оглядеться и сразу же, не произнеся ни слова, полез на сено и устроился между лейтенантом и капитаном.

Николаенко успел разглядеть, что одет этот человек во что-то вроде бараньего кожуха, на голове баранья же шапка, на ногах сапоги, — видно, из местных, из поляков. Новенький сразу же лег на спину и натянул шапку на глаза.

«Черт знает что!» — подумал Николаенко с брезгливостью к этому человеку. — «Фашиста нам еще не хватало».

И капитан, видать, испытывал то же самое: он отодвинулся от новенького к стене, отвернулся.

Прошло еще какое-то время. Николаенко лежал на спине, таращился в бревенчатый потолок. Слабый свет пробивался сквозь редкие щели в двери, в полумраке все расплывалось и уходило в беспредельную темноту. Казалось, что свет из щелей — это свет из другого мира, потерянного навсегда. Иногда Николаенко забывался, окутанный дремой, но продолжалось это недолго: что-то будто толкало его изнутри — он открывал глаза, вглядывался, вслушивался, но все оставалось по-прежнему.

Снова захрумкал снег под ногами, снова брякнул замок и лязгнула железная задвижка. Двери распахнулись. В светлом прямоугольнике застыла фигура старлея Мыльника.

— Выходи по одному! Руки за спину! — прозвучала его команда.

Вышли, и Николаенко еще раз, уже при дневном свете, глянул на капитана Книжного: точно, лицо его было неприятно чистое, холеное даже и брезгливое. Сволочь, видать, та еще. А человек в штатском шел сзади, и Николаенко его разглядеть не успел.

Во дворе, слева и справа топтались два автоматчика, на крыльце стояли майор Поливанов и капитан Самородов, запихивающий что-то в полевую сумку. До Николаенко долетели слова майора: «Повнимательнее там на дороге: мало ли что».

Во двор, сердито урча, вползал задом крытый брезентом «студебеккер».

Им приказали лезть в кузов. Николаенко полез первым, легко перевалился через железный борт, отметив, что рана никак не отозвалась на его усилия. Капитан забирался тяжело, но Николаенко руки ему не подал, точно и не видел его затруднений, прошел к кабинке и сел на скамью. «Больше с ним ни слова», — решил он.

Капитана подсадили снизу, следом легко забрался штатский: видать, силенкой бог его не обидел. Капитан сел рядом с Николаенко, штатский напротив. Между ними железная бочка, воняющая бензином, прикрепленная к переднему борту широкими брезентовыми ремнями. Два автоматчика залезли и сели у заднего борта лицом друг к другу.

Заглянул капитан Самородов, произнес:

— Чтобы мне без глупостей: охрана будет стрелять без предупреждения.

Николаенко усмехнулся: как же она будет стрелять, если бочка и кабина, в которой люди? Но глупость эта занимала его не долго. Задернулся брезентовый полог. Хлопнула дверца кабины, заскулил мотор, всхрапнул разок-другой, заскрежетали шестерни переключателя скоростей, машина рванула, покатила.

И только теперь Николаенко со всей остротой почувствовал, что с ним случилось что-то страшное, несправедливое по своей сути, что впереди его ждет пустота, наполненная бесконечной тьмою. Он запрокинул голову, стараясь, чтобы навернувшиеся на глаза слезы отчаяния не пролились на его лицо и не стали бы заметны со стороны. Уж лучше бы его убило в этом последнем бою.

Глава 31

Ехали уже больше часа. Машину мотало из стороны в сторону. В щель между двумя крыльями брезентового полога виднелось одно и то же: перемешанный со снегом песок, уплывающие назад то сосны, то какие-то белые пространства.