Жернова. 1918–1953

Милиционер оказался ловким парнем, и вскоре ему удалось прижать Кузьму к земле. Он сцепил на его горле пальцы, и Гаврила видел, как напряжены под гимнастеркой плечи милиционера, как вздулись жилы на его мощной шее, а ноги — одна в сапоге, другая босая — обхватили каким-то хитрым манером одну из ног Кузьмы, не давая тому вывернуться.

Кузьма извивался всем телом, пытаясь сбросить с себя милиционера и оторвать его руки от своего горла, но милиционер был явно сильнее. Кузьма захрипел — и только тогда Гаврила вышел из оцепенения, в растерянности огляделся по сторонам, увидел прислоненный к лесине карабин, схватил его за ствол обеими руками и стукнул милиционера по голове прикладом. Тут же Кузьма сбросил милиционера с себя, взмахнул рукой, блеснул нож, раздался какой-то утробный звук — милиционер задергался, засучил ногами и затих.

Кузьма — то ли для верности, то ли уже не соображая, что делает, — еще несколько раз взмахнул ножом, всякий раз кхекая, как при рубке дров, потом медленно поднялся, попятился от лежащего тела, повернулся к Гавриле.

Лицо у Кузьмы было страшно: оно посинело, сплошь покрытое ссадинами и кровоподтеками, глаза тоже налились кровью, рот перекосило, нос вздулся, из него густо, пульсируя, текла черная кровь — по губам, по подбородку, падая на растерзанную рубаху и пиджак. Дышал Кузьма тяжело, со свистом и всхлипываниями. Он шагнул к Гавриле, что-то прохрипел невнятное и, вдруг размахнувшись, ударил Гаврилу кулаком в лицо.

— За что? — вскрикнул Гаврила и попятился.

— А вот за это самое, — прохрипел Кузьма и снова замахнулся, и Гаврила увидел, что в руке у него нож, красный от крови, и кулак тоже в крови.

На этот раз Гаврила не дался, да и в кулачном бою он был не из последних, и тут уж Кузьма, получив тяжелый удар в ухо, закачался, колени его подогнулись, и он опустился на траву.

— Ты чего, Кузьма Макеич? — испуганно засуетился возле него Гаврила, отбросив в сторону карабин.

— Дурак ты, Гаврюха, — прохрипел Кузьма, мотая головой. — Видать, мало тебя били, ежли ты так и не понял, что такое есть жизнь… Помоги встать.

Гаврила подал Кузьме руку, бережно усадил его на лесину, стараясь не смотреть в ту сторону, где лежал милиционер.

Несколько минут Кузьма приходил в себя, пил воду, обмывал из фляги лицо. Гаврила стоял, безвольно уронив руки вдоль тела, повернувшись к нему спиной, безучастно смотрел в ту сторону, откуда они пришли. На душе его было так муторно, что если бы Кузьма решил его убить, он, пожалуй, не стал бы и сопротивляться. Получалось, что это он, Гаврила Мануйлович, убил милиционера, и теперь прощения ему от советской власти не видать, дальнейшая жизнь теряла всякий смысл.

За спиной возился Кузьма, матерился вполголоса, кряхтел. Гаврила не шевелился, стоял истукан истуканом, тяжело сутулился, не чувствуя комаров, облепивших его лицо.

Потом, уже в густых сумерках, он делал то, что ему приказывал Кузьма, делал механически, вяло, с трудом управляя своим непослушным телом.

Они взгромоздили милиционера на лошадь, кое-как привязали его к седлу, положив поперек, так что с одной стороны свешивалась окровавленная голова и руки, а с другой — тоже окровавленные — ноги… одна в сапоге, другая босая. Кузьма поднял сапог милиционера, сунул в него портянку и подоткнул сапог под седло. Заметя ветками следы борьбы и кровь, он закинул за спину карабин, сунул за пазуху наган, взял лошадь под уздцы, и они углубились в лес.

Гаврила брел следом, как слепой, совершенно раздавленный случившимся.

Глава 12

Вот уже вторую неделю Гаврила и Кузьма идут на юго-запад, обходя города и селенья, лишь изредка заходя в небольшие глухие деревушки, питаясь чем попало, иногда — подаянием, которое просит в основном Гаврила.

Их путь лежит к границе. Кузьма намерен махнуть в Польшу, и Гаврила, хотя не лежит у него душа к чужой стороне, хотя все существо его протестует против ухода с родимой земли, хотя он все еще не может представить себе, как будет жить без Прасковьи, без детей, без мельницы, однако вполне понимает, что иного выбора нет, что если они хотят остаться в живых или — в лучшем случае — не гнить в каком-нибудь северном лагере, то путь у них, действительно, только за кордон.

Гаврила не представляет, что их там ждет, как их там встретят, но Кузьма почему-то уверен, что они не пропадут. Вся его уверенность основана на том, что за кордоном нет большевиков, люди там занимаются каждый своим делом, какое кому нравится, никакие комиссары у них над душой не стоят.

Кузьма ведет Гаврилу к небольшому приграничному городку, что на реке Случь. В этом городке живет, как предполагает Кузьма, его старый товарищ Матвей Криворот, с которым он воевал с немцами еще при царе, а потом встречался в гражданскую. Кузьма очень надеется на Матвея, и в основном все разговоры теперь сводятся к тому, как его отыскать и при этом не попасться на глаза гэпэушникам.

Кузьма настолько уверен, что Матвей сидит и ждет их в своем городишке, что Гаврила не рискует ему возражать.