Жертва 2117

– Это я уже сделала, и они категорически отказались отвечать. Они ничего не знают о местопребывании Хоана Айгуадэра, так мне ответили.

Карл сдвинул брови:

– Ты сама понимаешь, что в это трудно поверить, правда?

– Я так им и сказала.

В коридоре раздался шум, вернулся Асад.

– Ты опять говорил с Самиром? – спросил Карл.

Асад кивнул.

– Что он сказал? Он успокоился?

Ответ можно было прочитать по его скривившимся губам.

– Да, но он по-прежнему очень обеспокоен. Он все время спрашивает о племянницах и не может понять, почему на фотографиях только одна из них. Я тоже не понимаю.

– Но что мы вообще об этом знаем, Асад? Это ведь моментальные фото. Может быть, вторая подошла через секунду после того, как фотограф сделал снимок.

Асад грустно посмотрел на него:

– Это так, но мы с Самиром очень тщательно изучили все фотографии, на одной есть полностью вся группа. Но моей второй дочери там нет, Карл. Самир, как и я, не видел сестру и племянниц шестнадцать лет, поэтому мы не знаем даже того, какая из двух сфотографирована. Девочки уже тогда были довольно похожими, но Самир считает, что отсутствует скорее младшая, Ронья. Потому что Нелла была потемнее Роньи в детстве, и женщина, которая с Марвой, темненькая. – Он печально посмотрел на них. – Какое горе, что я даже не знаю, как выглядят мои дети, но ведь сейчас это взрослые женщины, Карл. Я ничего не знаю, такова реальность.

– Ты боишься, что одной из твоих дочерей больше нет в живых, Асад?

– Да. Я боюсь, что ее убили так же, как мою вторую мать.

– Асад, не надо так думать, – сказала Роза. – Всегда должна быть надежда.

Карл посмотрел на Асада.

– Самир, надеюсь, понимает, что эти сведения нужно держать в тайне? – сказал он. – Мы не можем допустить, чтобы он сам занимался расследованиями и проболтался про тебя.

Асад вздохнул:

– Мы не сможем это проконтролировать. Но то, что я сегодня второй раз приехал к нему, немного улучшило наши отношения, мне так кажется. Он мне очень благодарен, он знает, что его сестра жива, и знает, что я сделаю все, чтобы…

– Послушай меня, Асад, – прервал его Карл. – Он должен уяснить, что ни при каких обстоятельствах он никому в семье не должен рассказывать этого, понимаешь?

Асад вздохнул:

– Некому рассказывать, Карл. Самир сообщил, что моя теща умерла несколько месяцев тому назад, и теперь остались только я, и Марва, и… и моя дочь.

– Нам очень горько слышать это, Асад. – Роза взяла его руки и сжала их. – Мы здесь будем делать для тебя все и не остановимся ни перед чем. Хотя сейчас есть временные затруднения, но все изменится, понимаешь?

Он отвернулся и кивнул.

– А сейчас тебе, наверное, лучше рассказать твою историю до конца, Асад… Может быть, это поможет нам лучше узнать Галиба и прогнозировать его типичные реакции. Ты готов? – продолжил Карл.

Асад выпрямился на стуле.

– Да, но вы должны понять, что мой рассказ будет без подробностей. Подробности… – Он на мгновение приложил руки к губам. – Да, их я оставлю при себе.

Примерно в пять утра в тот день, когда должны были казнить Асада, раздался звон ключей за дверью его камеры, и Асад приготовился к тому, что жить ему осталось считаные минуты. Расстояние до корпуса, где вешали приговоренных, было всего несколько метров, он это знал, поэтому встал на колени и стал произносить слова своей последней короткой молитвы.

В минувшую ночь Асад вообще не спал. Из соседних камер коридора смертников он сначала услышал тихие голоса, очень скоро они превратились в крики и брань, обращенные прямо к нему. Его обвиняли в том, что двадцать человек повесили только для того, чтобы закамуфлировать под арестантский бунт освобождение Йесса Бьорна. Он крикнул в ответ, что сожалеет о гибели людей, но надо осуждать не его, а тех, кто совершил такие злодеяния. От этого ярость кричавших только возросла.

Асад заткнул уши. Он хотел посвятить свои последние мгновения воспоминаниям о том счастье, которое ему выпало в жизни, и мыслям о том, что ему предстоит теперь. Вскоре он перестанет быть частью этого мира, и что тогда станет с Марвой и девочками? В какой ад он их привел?

За дверью снова раздался звон ключей.

Асад все еще стоял на коленях в молитвенной позе, когда вокруг него на пол камеры упал холодный свет из коридора.

Вошел Галиб с мертвенно-бледным лицом и тяжелым дыханием, наполненным чесночной отрыжкой, и резко пнул его по ребрам носком сапога.

– Вставай, собака! – крикнул он, в это время в камеру втолкнули пожилого узника, солдат держал у его затылка пистолет. Когда узник увидел, как на полу корчится Асад, в глазах его вспыхнул страх.

«Они хотят, чтобы я видел, как они убивают этого бедолагу, – мелькнуло в голове у Асада. – Хотят сломить меня, показав смерть другого человека».

Галиб опять пнул его.

– Знай, что я заставлю тебя сказать все, прежде чем ты получишь петлю на шею. Я пробовал помочь тебе, чтобы облегчить твои страдания, но все кончилось.

Он дал знак солдату, и тот сильным ударом в спину пригвоздил узника к стене камеры.

– Можешь войти, – крикнул Галиб, и в камеру вошел мужчина с телекамерой.