Жертва

Вот почему сарбазы от удивления чуть не выронили копья, когда к главным воротам Гори с необычайным скрипом подъехала арба с двумя стариками грузинами. Нагруженная хурджини, бурдюками и узелками арба сразу привлекла жадное внимание сарбазов. Они набросились на нее, но дед Димитрия, ударив одного палкой по руке, закричал:

– Эй, ты, верблюжий помет, как смеешь трогать?! Тут все для Саакадзе!

Сарбазы отскочили при грозном имени. Они торопливо начали совещаться.

– Бисмиллах! Может, это отец? Или – да хранит нас аллах! – еще хуже – дед?

– Пусть сама луна велит, без Али-Баиндура-хана не пропустим.

– А Эрасти здесь? – спросил Горгасал.

Сарбаз поспешно спросил:

– Отец?!

– Конечно, отец, почему сразу не догадался? – неожиданно проговорил по-персидски Горгасал.

Ворота открылись, и арба в сопровождении заискивающе улыбающихся сарбазов направилась к дому Саакадзе. Первый заметил арбу Эрасти. В этот момент он через узкое окно рассматривал улицу, наполненную стражей. Сердце Эрасти сильно забилось: так только ностевские буйволы ходят… И Эрасти скатился с деревянной скрипучей лестницы.

Несколько секунд Эрасти пристально смотрел в живые, полные ума глаза старика и вдруг неистово сжал отца в объятиях. Дед Димитрия дрожащими от волнения руками поправлял поклажу. Эрасти обнял деда и почтительно поцеловал его в плечо.

– Мой Димитрий?.. – едва мог сказать старик.

– Жив и сейчас дома.

Эрасти подошел к воротам. Стража угодливо распахнула ворота. Несмотря на волнение, Горгасал с гордостью оглянулся на ничего не видящего от слез деда. Арба со скрипом въехала во двор, и тотчас из дверей, точно вихрь, вылетел в одной рубашке, без цаги, Димитрий. Он так бурно обхватил деда, что сарбазы уверяли, будто слышали треск сломанных костей. Смешивая слезы, дед и внук не могли оторваться друг от друга. Димитрий шумно целовал белую бороду, густые брови, соленые от слез глаза, целовал шею, руки и никак не мог выговорить «мой дед». Вдруг дед слегка отстранил Димитрия, посмотрел на его необутые ноги и укоризненно покачал головой:

– Я знал, что в цаги нуждаешься. Желтые привез: ты всегда желтые любил.

Димитрий рассмеялся и, обняв Горгасала и деда, почти на руках втащил их в дом.

Эрасти с нежностью смотрел на пестрые платочки, хранящие в себе, как догадывался он, материнскую любовь и волнение. Он старался угадать, какой из этих узелков приготовлен для него матерью, самой лучшей из матерей. Вдруг сердце его сжалось – о Георгии Саакадзе некому подумать…

Ни одна драгоценная поклажа не вносилась в дом с такой осторожностью и заботливостью. Эрасти крикнул слугам и, зорко пересчитав все узелки, хурджини, кувшинчики, корзиночки, бурдюки, оставался у арбы, пока поклажу не перенесли в дом: каждому «барсу» ностевский подарок дороже драгоценных преподношений шаха.

– Эй, орлиный хвост, – встретил взволнованного Эрасти шумный Димитрий, – твоя жена вернулась в Носте, сын Бежан тоже.

Эрасти побледнел, потом почувствовал свое лицо в огне и как-то неестественно согнулся.

Гиви подхватил его и усадил на тахту.

– Э-э, друг, от радости еще никто не умирал! На, выпей ностевского вина.

Эрасти взял из рук Дато полную чашу и с жадностью, крупно глотая, выпил до последней капли. Потом долго сидел молча.

Когда Саакадзе и Папуна, извещенные о приезде ностевцев, вошли в комнату, «барсы» были пьяны ностевским вином и новостями. Димитрий крепко обхватил деда, точно боясь его потерять. Горгасал охрип, не успевая отвечать на сыпавшиеся со всех сторон вопросы. На столе из развернутых узелков приветливо смотрели домашние угощения. Пустые и полные бурдюки в беспорядке громоздились тут же у стола, распахнутые нетерпеливыми руками хурджини лежали на скамьях и тахтах. Эрасти быстро взглянул на вошедших. Он заметил, как дрогнул левый ус Саакадзе. «Волнуется», – мелькнуло у Эрасти.

– Батоно, нам родные прислали подарки, тебе все женщины Носте тоже прислали.

Эрасти развернул красный платок и преподнес Георгию выпеченный меч.

Теплая волна восторга прилила к сердцу Саакадзе: «Значит, женщины бой мне предсказывают? Бой будет… большой бой…»

«Какую власть имеет воспоминание, – подумал Георгий. – Человек может уйти в далекие страны, встречать необычайных людей, жить во дворце с разноцветными птицами, достичь недосягаемой высоты, выращивать могучие мысли, перерасти самого себя и вдруг увидеть морщинистого деда и почувствовать, что все пережитое – мираж в пустыне, не стоящий внимания».

Георгий крепко расцеловал взволнованных стариков и обернулся к Эрасти, который прижимал к пылающим губам чувячек.

– Батоно, – покраснел Эрасти, – видно, сердце у меня слабое, не могу спокойным быть… После тебя дороже всего сын.

– Скоро увидим его, мой Эрасти… Э, Папуна, ты забыл, что Георгий Саакадзе тоже из Носте, оставь немного вина. Димитрий, пока не задушил деда, дай поговорить, и ты, Горгасал, расскажи о… о Носте.

До поздней ночи ностевцы, запершись и спустив собак, первый раз по-настоящему веселились, радостно вспоминая прошедшую юность, и осушали роги за будущее.