Жертва тайги

Матовая кожа покатого узкого плечика. Острый сморщенный сосок округлой девичьей груди с широким и темным ободком, покрытым пупырышками. Мягкий и плавный овал крутых ягодиц. Вздрагивающие, загнутые на кончиках ресницы опущенных смуглых век…

Авдей держит за волосы стоящую на коленях обнаженную Одаку, похотливо щурится, щерит щербатые кривые зубы:

– Что, шлюха неразумная?.. Всю красоту свою промотала как есть, без остаточка. Чего молчишь? Не ойкнешь даже! Думаешь, я заговариваюсь, совсем ума лишился?

Авдей заливисто ржет. Он похож на мосластого злобного мерина, обожравшегося овсом.

Мужик хмурит брови и продолжает издеваться:

– Да я тебя совестить больше не буду. Не надейся. Лучше я тебе половиночку ушка отчекрыжу. Так оно справнее будет. Да и мне какой ни есть, а все прибыток.

– Нет! – кричит Антон. – Только не это! Не надо ухо!..

– Что? Не по нраву тебе, милок? – Авдей качает всклокоченной башкой. – Так и мне оно тоже не особо приятно. Да куда же тут денешься, если надо?

Антон просит его униженно и жалостливо, но Авдей неумолим. Черная душонка не идет на попятный. Мужик тащит из-за пояса кривой блестящий нож…

Тянутся к Антону дрожащие, тонкие, как хворостинки, руки Одаки.

Звенит ее ломкий нежный голосок:

– Помоги мне, милый! Помоги! Спаси меня, если можешь. Его совсем, очень худой люди.

Шумит ветер за дощатой стеной сараюшки. Слышно, как он крушит, ломает ветки.

Проникают под рубашку, холодят кожу на груди Антона стылые ладошки Одаки.

– Не надо, девочка, – слабо шепчет он, не в силах шелохнуться. – Не надо, милая, я тебя прошу.

Но руки ее скользят и скользят по его разбитому, униженному телу. По животу. За распущенный брючной ремень. Все ниже и ниже…

Не ожидая милостей судьбы Напрасные потуги. – Снова в старой темнице. – Долгожданная разгадка

Он встрепенулся, вскинулся, не зная, сколько остается до рассвета, и выдохнул с огромным облегчением.

«Да еще совсем темно на дворе! Должно быть, я недолго провалялся? – И его тут же будто окатило крутым кипятком. – Одака?! Приснилось мне или на самом деле было? – Антон прислушался к своим ощущениям и все понял. – Да, точно было. Факт! Стыдоба-то какая. Этого мне только не хватало. Но почему же дед не вмешался? Неужели ничего не слышал? – Но долго казниться было недосуг, и мысли через миг хлынули в другое русло: – Нельзя больше терять ни одной минуты. Времени в обрез. До восхода солнца, наверное, осталось совсем немного. – Он вскочил, тут же охнул и согнулся пополам. – Похоже, этот уродец ко всему прочему еще и ребро мне сапогом сломал. – Превозмогая боль, Антон принялся ощупывать не бок, а дверь. – Из двух щитов сбита. Плохо. Очень. И доски внахлест. Петли внутренние – не подберешься. Кончики гвоздей наглухо утоплены в доску. Нет. Такую дверь ни за что не вышибешь. Даже если в нее тараном молотить».

Антон оглядел стены, но и здесь его ждало полное разочарование. Они были сколочены на совесть из отлично просушенной ясеневой или дубовой двухдюймовки. Судя по неслабым шляпкам, гвозди были миллиметров по двести или того больше. Он по опыту знал, как непросто вогнать такой в крепкую доску. А если забьешь, то потом никакими клещами его не вырвешь, как пупок ни надрывай. Сидит в ней, собака, как арматурина в бетоне.

– Геонка! – В голове промелькнула слабенькая надежда.

– Чего? – мигом откликнулся старик, как будто давно ждал, когда Антон к нему обратится. – Зачем твоя звала?

– А ты тот гвоздик, которым узелок веревки ковырял, откуда взял? – тихо спросил Антон, подойдя к старику поближе.

– Моя его снизу выдрал, где уголок.

– Покажи где.

– Вот здесь, – указал Геонка, подведя его за локоть к нужному месту.