Жертвенный агнец

Тойер не терпел подобных психологических экскурсов. А что же он сам смотрел в детстве? Ах да, Лесси. Пожалуй, тот телесериал тоже повлиял на него, ведь он до сих пор ненавидит собак. Хотя он и про Флиппера смотрел фильмы…

— К дельфинам я хорошо отношусь.

— Что?!

— Какой у вас вопрос?

— Ну-у… — Начинающая журналистка покраснела и откинула с лица прядь волос.

Он почти жалел ее.

— Если я вам скажу, что для меня в данном деле далеко не все так очевидно, как для моего шефа, вы ведь все равно не напишете об этом?

Девушка покачала головой.

— Тогда и не пишите ничего, добрый день! — парадоксально завершил он и затопал к двери. — Всего вам хорошего! — крикнул он уже через плечо.

Не уговариваясь, они встретились в своем кабинете, на рабочих местах; не явился только Лейдиг. Штерн уклончиво сообщил, что Симон отсутствует по уважительной причине, но уточнять не стал. Впрочем, Тойер даже не заметил этого — его мысли витали далеко от таких мелочей.

— Пожалуй, мне придется еще раз побеседовать с Пильцем и Даном — отдельно с каждым. Понимаете? Допустим, Пильц готов обвинить отца девочки. В его присутствии он никогда этого не сделает. Ведь он зависит от Дана в конце-то концов.

Штерн покачал головой:

— Как раз по этой причине он вообще не захочет ни в чем его обвинять…

Хафнер, упрямо вытягивавший из сигареты остатки никотина, резонно добавил:

— У Пильца и Дана имеется железное алиби в деле Нассмана, не забывайте об этом. Шеф, на этот раз мы попали мимо мишени.

Старший гаупткомиссар почувствовал в груди боль и тоску сродни той, какую испытывают родители, когда их дети покидают отчий дом. Этот парень всегда считает иначе, чем его шеф? Что творится с людьми?

После работы он отправился с Ильдирим на прогулку по Старому городу. Впервые он предложил ей руку, и она порадовалась этому. Правда, их шаги не совпадали, его бедро все время ударялось о ее бок. Они делали вид, будто не замечают этого; было холодно, но холода они в самом деле не чувствовали от волнения.

— Тойер, я приглашаю тебя поужинать, — сказала прокурор. — В честь нашего последнего совместного дела. Вообще-то мне бы хотелось жить в Старом городе, а тебе?

— Мне? В Пьемонте.

— Тоже неплохо.

Тут они увидели нечто такое, что заставило их застыть в изумлении.

Мать Лейдига давно превратилась в легенду. В минувшие столетия она стала бы персонажем сказок, страшных сказок, в которых непослушных детей заставляли спать на коврике размером с суповую миску. И вот эта могучая старуха стояла на тротуаре, а справа и слева ее поддерживали санитары. Впрочем, может, это были не санитары, а борцы-тяжеловесы?

— Где мы находимся? — спросил Тойер у своей подружки.

— Как это где? В Старом городе. В Гейдельберге. В Германии, в Европе, на планете Земля.

Сыщик волей-неволей вернулся к действительности, обидевшись — ведь он просил чуточку помощи, ответа на вопрос об их координатах, просил подсказать, на каком меридиане они находились в тот момент. Ага, вот слева на фасадах крупные драконы из песчаника. Значит, это меридиан мучительного союза матери и маменькиного сыночка, хотя их дом стоял в сотне метров отсюда, на Эберт-Анлаге, вдали от пешеходной зоны.

Словно из ничего, а на самом деле из безликой массы быстро собравшихся зевак появился комиссар Симон Лейдиг и подошел к ним.

— Она уезжает в Шветцинген, в дом престарелых, хороший, с видом на дворцовый парк и подстриженные лужайки, — сообщил он вместо приветствия; его голос звучал хрипло и прерывисто. — Вообще-то я уже все уладил… Но потом она вывернулась и ударила одного санитара огнетушителем. Теперь мне придется к следующему собранию домовладельцев покупать огнетушитель, а где они продаются — понятия не имею…

Сын был уже явно на пределе, а мать гордо, подобно каменной статуе, возвышалась между крепкими мужчинами в белом, и все трое, казалось, набирались сил перед неизбежным поединком.

Старый боевой конь из Восточной Пруссии, опытный, закаленный тяготами марафонской гонки через ледяные торосы и снежные равнины (во всяком случае, именно этот образ представился Тойеру), фрау Лейдиг тем не менее понимала, что одной физической силой тут не взять.

— Дорогие сограждане, я тут стою, потому что мой сын… — Она замолчала, подыскивая слова, и эта пауза не могла длиться вечно.

— Она меня доконает, — прошептал Лейдиг. — И почему она не убила меня еще в своей утробе? Я больше так не могу…

— Тогда вы просто ступайте с нами, — шепнула Ильдирим и взяла беднягу под руку. — Мы все равно собираемся где-нибудь поужинать.

Лейдиг покорно кивнул. Совсем некстати в памяти Тойера всплыли первые строки знаменитого хита:

Потерял я свое сердце в Гейдельберге,
летней ночью, над величавой рекой…