Жертвоприношение Андрея Тарковского

Как будто я смотрел в небо - оно было очень светлым и мерцало очень высоко вверху материализованным светом, словно волокна солнечной пряжи, похожие на шелковистые, полные жизни стежки японской вышивки, и мне казалось, что эти волокна, эти наполненные светом, живые нити двигались, начиная походить на птиц, паривших в недостижимых высотах. Так высоко, что когда они теряли свои перышки, то они не вниз падали, не на землю опускались, но поднимались вверх, улетали далеко-далеко, чтобы навсегда исчезнуть из нашего мира. А потом вдруг оттуда сверху потекла, пробиваясь, волшебная музыка, наполовину подобная колокольному перезвону, наполовину - птичьему щебету.

Это журавли - я услышал, как кто-то это сказал, и проснулся.

Странный, удивительно красивый сон. Мне время от времени снятся еще волшебные сны".

Плата за свободу

(1)

С переездом в Италию та заторможенность, которую Тарковский испытывал в Москве, начала проходить. Новый опыт хлынул в него, однако, как ни странно, принес не юношеское обновление, а новый виток вызревания его фундаментальных настроений, постигающих жизнь как целостность души, мало зависящую от смены материальных "погод" за окном.

Да, он влюбился в Италию, в ее пейзажи, воздух, свет, в ее внутренний уютный простор, в ее крестьян и детей, в города, накопившие в камнях вечность. Да, у него появился по крайней мере еще один, после Гуэрры, друг - Франко Терилди, организатор съемок документального фильма "Время путешествия" (1982), человек, с которым они понимали друг друга с полуслова. О тональности этой дружбы можно судить хотя бы по такому вот короткому воспоминанию Франко: "Незадолго до смерти Андрей прислал мне из Парижа листок, на котором были нарисованы бокал и роза. Ему уже было трудно писать. За несколько дней до его смерти мне позвонили и попросили, чтобы я на другой день позвонил Андрею - он хотел сказать мне что-то очень важное. Когда я дозвонился, он поднял трубку, но ничего не сказал. Я понял, что он хотел проститься со мной молчанием*. А за год до этого, кажется в декабре 85-го, он позвонил мне из Флоренции: приезжай сейчас же. Я приехал. Не вставая с постели, он по-просил Ларису оставить нас вдвоем. "Не бойся того, что я тебе скажу, - произнес Андрей, - сам я этого не боюсь". И он сказал, что накануне был звонок из Швеции - анализы показали, что у него рак и что жить ему осталось совсем немного. Я не боюсь смерти", - Андрей говорил это так спокойно, что я был поражен..."

* Тонино Гуэрра признавался позднее: "Больше всего мне хотелось бы Узнать, что Тарковский и Франко сказали тогда друг другу, не произнеся ни слова". Вероятно, сообщаемое было так велико и так ничему не сообразно, что не вмещалось и не укладывалось в слова.

Да, все так - Италия и весь ее мир, включая великий кинематограф (в живом общении с Антониони, Феллини, Бунюэлем, Рози), прикоснулись к Тарковскому, поразили его возможностью иной эстетической жизненной пластики. Однако мы носим свой дом, как улитка - свою внутреннюю вселенную. И внутренне-эстетическое обживание Италии шло в ритмах "Ностальгии", вызревавшей в Мясном и завершенной в Риме и Баньо-Виньони.

65-минутный фильм "Время путешествия", сделанный Гуэррой и Тарковским вместе, был, собственно говоря, своего рода презентацией русского режиссера итальянской публике. Тарковский выступает в приватном ключе, непринужденность его контакта с Тонино в кадре вводит его и зрителя в некую полусновидческую атмосферу странствия в неизвестности Италии. Фильм снят в импрессионистической манере, где тайна монастыря в Равенне и старинного замка с древней мозаикой пола из цветов роз перемежается фрагментами лирических исповедей Андрея и Тонино - на самые разные темы: о доме, земле, стихах, женщинах, замыслах... Разговоры о Брессоне и Бергмане, об утренней влажно-лиловой земле, одинаковой в Тоскане и на Рязанщине... О нежелании жить в большом городе... А втайне и подспудно - о жажде отшельничества и испытания себя верой.

Эмиграционное творчество Тарковского - это прыжок в мистику, и "Ностальгия" есть погружение в атмосферу все-присутствия Инобытия.

- Но что здесь может произойти? - спрашивает в храме перед "Мадонной дель Парто" красавица Эуджения скромного пономаря.

- Все, что ты пожелаешь. Но как минимум тебе надо встать на колени, - отвечает смущенный пономарь.

"- Почему христиане иногда говорят: "Христос - единственный ответ"? - спросил Тарковского как-то Шарль де Брант, будущий председатель парижского Фонда Тарковского.

- Единственное, что у нас действительно есть, - это вера. Вольтер сказал: "Если бы Бога не существовало, его нужно было бы выдумать": и не потому, что он не верил, хотя это и было так. Причина не в этом. Материалисты и позитивисты совершенно неверно истолковали его слова. Вера - это единственное, что может спасти человека. Это мое глубочайшее убеждение. Иначе что бы мы могли совершить? Это та единственная вещь, которая бесспорно есть у человека. Все остальное - несущественно".