Жертвоприношение любви

Он садится и мягкий свет от масленой лампы скользит по его спине, отливающей словно бронза. Я сажусь с ним рядом и прохожусь холодными пальцами вниз по его сильной бронзовой спине, он вздрагивает.

— В следующий раз я разбужу тебя, — говорю я, и обхватываю его голову рукой, тяну к себе, падая на мятые шелковые простыни. Он позволяет мне тянуть его вниз за собой, пока его лицо не останавливается в нескольких дюймах от моего, и он с интересом смотрит мне в глаза. Его глаза недоступные, словно мокрые листья летом. Я смотрю в эти мокрые листья. Часть листьев, Лана, и за ними, еще виден он, мой мужчина.

— Ляг на спину, муж мой, — тихо говорю я, садясь.

Он повинуется, и я сначала грею руки над огнем. Затем наливаю немного мускусного душистого масла на ладони, растирая их друг с другом. Нагрев масло, я смазываю его кожу. Очень аккуратно я беру его руку в свою, переворачивая.

Он с удивлением шепчет:

— Ты не перестаешь меня удивлять, как такая крошечная ручка может заставить меня чувствовать себя настолько уязвимым и беззащитным. Как странно, что такой великан, как я, может быть сломлен такой простой вещью!

Я смотрю на него с удивлением, а потом сажусь на его бедра, положив обе ладони на его живот и делаю первое длинное массирующее движение.

Потом, мы едим кашу из мисок и пьем козье молоко, покрытое пленкой льда. Он говорит, а я слушаю, с заставшей миской у рта, что он совсем не мягкий. Он не может быть нежным и мягким. И он хочет, чтобы я знала это. Он сделал выводы из всех уроков прошлого, которые с периодичностью всплывают в его голове.

— Мне все равно, — неожиданно прерываю я его.

Мы по-прежнему говорим шепотом, хотя небо уже светлеет. Настало время двигаться дальше. Все мужчины с той стороны нагружаются опять животных. И каждый раз эти бедные животные стонут под ношей, протестуя.

Блейк помогает мне взобраться на спину верблюда, который плавно встает. Расположившись высоко на спине верблюда, с беспорядочно покрытой шерстью головой, раскачивающейся из стороны в сторону и огромными глазами чуть ли не на выкате, мы возобновляем наше путешествие. Ощущение такое, будто я птичка на золотом животном, зависшая на нем и совершенно непрошенная.

Мы двигаемся некоторое время по пустыне, и потом погонщики верблюдов начинают петь, и их страстные глубокие голоса разносятся далеко по дюнам. Каждая строка по длине равна мужскому дыханию, а каждый вдох длине верблюжьего шага. Песни несут с собой океан тепла, песка и слепящего света мечты, гипнотизируя человека и верблюда, которые стали единым, слившимся грациозным существом.

Час за часом мы двигаемся на восток, раскачиваясь в невыносимом палящем зное, рот плотно закрыт платком, защищающим от песка на ветру, мы не останавливаемся даже есть, только молиться. Когда погонщики верблюдов обгоревшие и прекрасные, перестают молиться, я хочу прилечь на песок, но Блейк, лицо которого завернуто в голубовато-белый платок, оставляя только лазурные глаза, словно небо, не разрешает мне этого сделать.

— Ты соберешь от песка еще больше тепла, — он протягивает мне бурдюк. — Пей, пей. В такую жару надо пить, понемногу, но часто, тогда все будет нормально.

В воде есть черный осадок от пыли, но она прохладная. В пустыне вода на вкус не плохая. Все шумно пьют и шумно выдыхают. Я делаю маленький глоток воды, съедаю просо, финики и козий сыр, и хочу порыва ветра, но, когда он приходит то, похож на огненный взрыв, который обжигает мои легкие.

Я чувствую тошноту, головокружение, глаза слепит яркий солнечный свет и изгибающиеся волны тепла, через которые мы упорно продолжаем идти. Какое странное место пустыня! Полностью пустая. Не поддающаяся описанию. Животный помет превращается в пепел за какие-то часы. Если встречается трава то, она становится выжженной, белой. И все же я нахожу ее невероятно красивой и испытываю незабываемые ощущения. Наконец, колокольчик верблюдов приказывает остановиться, Блейк протягивает руку и берет меня на руки.

Я иду с ним и смотрю на солнце, которое становится красно-оранжевым, словно зависший апельсин. Температура начинает быстро опускаться, ночь наступает еще быстрее. Мужчины разбивают лагерь и уже напоили животных. Зажжены костры. Погонщики, пригнувшись на песке, раздувают пламя, костры похожи на красивые ярко желто-оранжевые с красным цветы.

— Разве ты не собираешься меня мыть? Я грязнее, чем вспотевший боров, — поддразнивает меня Блейк.

Я смотрю на него с ухмылкой.

Здесь вода — драгоценна. Мы будем мыть друг друга с отжатой мочалкой.

Когда мы выходим из шатра спустя несколько часов, мужчины уже сгрудились вокруг костра, поедая тушеную баранину, круглые лепешки, приготовленные на раскаленных камнях, и попивают спиртной напиток из фиников. Абдул приносит нам еду на симпатичных голубых стеклянных тарелках. Трудно представить, что они сохранили эти прекрасные кусочки еды просто для нас. У этих диких пустынных путешественников существуют отменные манеры. Я улыбаюсь с благодарностью.