Жертвы дракона. На озере Лоч

Они душили её за горло, царапали её тело ногтями и как будто хотели отодрать её по клочкам от обречённой жертвы.

Минута – и Майра отлетела в сторону, ударилась о землю, потом подобралась, села на песке, обхватив колени руками, вся скорчилась, как груда лохмотьев, и застонала долгим, унылым, неторопливым стоном.

Мальчик уже был в руках Спанды. Он был, как в столбняке, от ужаса. Глаза его выкатились. И из полураскрытых губ вырывался такой же жужжащий стон, как у матери.

– Давайте чашу, – сказал Спанда.

Женщины тотчас же достали из мешка огромную чашу осеннего Хума. Спанда вынул из-за пояса длинный костяной кинжал и вонзил в горло жертве. Струя крови брызнула вверх, навстречу дневному светилу.

– Солнце, тебе, – сказал Спанда. Потом повернул мальчика над деревянной чашей. Кровь стала цедиться из детского трупика, как будто из сосуда с узким горлышком.

– Идите сюда, – сказал он Анакам.

Они подошли и стали кругом.

– Это вино кровавое, – сказал Спанда. – Хум жертвы солнцу. Возьмите и творите помазание во имя Солнца Отца.

– Солнце, дай защиту!.. – возопили Анаки.

Они опускали в чащу два пальца, макали их в тёплую кровь, потом проводили на лбу длинную черту и бормотали: «Провожу реку багровую; все духи утонут, враги захлебнутся».

– Пейте от этой крови, – сказал Спанда.

Огромная чаша с чудовищным алым напитком стала переходить из рук в руки. Все нагибали её через край и мочили в ней губы, наблюдая, чтобы осталось другим.

Все Анаки, мужчины и женщины, здоровые и умирающие, даже грудные дети вкусили от жертвенной крови.

Только Майра сидела на земле, уткнул голову в колени, и стонала монотонно, как стонет ночное ненастье.

– Майре помазание, – приказал Спанда, и двадцать рук протянулись к несчастной матери. Они откинули ей голову и провели на лбу ту же кровавую черту, потом поднесли ей к устам ужасную чашу. Майра не сопротивлялась, она послушно нагнула голову и вкусила жертвенной крови от собственного сына, потом отклонилась назад, упала на землю и застыла без движения, как будто кровь в её устах стала могучим ядом, убивающим, как молния.

Глава 12

Юн промчался через площадку и бросился в лес по той же вчерашней дороге. Он нёсся, задевая ногами молодые деревья, и ему казалось, что от его ударов деревья гнулись, как от ударов лося.

Заяц выскочил навстречу и шарахнулся в сторону, точно такой же заяц, какого они вчера поймали и отпустили живьём, чтобы он унёс с собою болезнь Мышонка.

– Зайцы живы, а мой Мышонок умер, – подумал Юн и снова завыл от боли и от гнева. – Подлые, подлые, подлые! – выкрикивал он, и слово это обращалось одинаково и к богам, и к людям-соплеменникам, которые не были взяты мстительным Реком.

– Моего забрал! – сердито крикнул он. – Несытое брюхо!

Он опять задел ногою за дерево и больно ушиб колено и света не взвидел от ярости. Даже сына он положил на мох, и, выхватив из-за пояса каменный топор, быстрыми движениями стал обрубать враждебное дерево кругом ствола.

– Вот тебе, вот! – приговаривал он сквозь стиснутые зубы.

Каменное лезвие отскакивало, крепкая дубовая ручка подозрительно трещала, но Юн удвоил усилия, и, наконец, дерево погнулось, треснуло в разрубе и с шумом упало на землю.

– Что, будешь? – спросил Юн с мстительным торжеством и хотел подобрать трупик, но ему пришла в голову новая мысль. Он отыскал два крепких сухих сучка, быстро сделал прибор для вытирания огня, добыл искру, развёл огонь. Потом отрубил кусок ствола в три локтя длиною и стал выжигать огнём чёрное дупло, как выжигают челнок из толстой осины. Он сделал для своего сына погребальную колоду, чтобы дикие звери не съели его тела. Ибо особенно любимых покойников, в отличие от прочих, Анаки хоронили в колодах и подвешивали на деревьях.

Он выровнял бока колоды своим крепким ножом из лосиного рога, потом стал пригонять крышку из толстых, ровно обрезанных палок. Когда всё было готово, он поднял маленький трупик.

– Прощай, Мышонок, – сказал он раздирающим голосом и приложился лицом к шее своего ребёнка, чтобы втянуть в себя запах сына, как делали Анаки вместо поцелуя. Но знакомого запаха уже не было. Тело Мышонка пахло смрадом, как тухлое мясо из летних запасов. Сердце Юна сжалось, охладело и стало, как труп.

– Прощай, дитя, – повторил он безжизненным голосом. Постлал мху в колоду, опустил туда труп и вбил верхние палки на место. Потом отыскал вблизи высокое дерево, подхватил на плечо тяжёлый гроб и полез по сучьям вверх с ловкостью бурого медведя, который влезает к пчёлам за мёдом.

На половине вершины он укрепил колоду в развилке ветвей и крепко привязал её стеблями лиан. Теперь тело его сына было укрыто от хищников и непогоды.

Он мало думал о том, что ему делать дальше. Хотел было остаться на дереве, у гроба, но что-то будто столкнуло его вниз на землю.