Жертвы осени

Ева сидела на лавке, не в силах пошевелиться: действительно устала с непривычки, хотя раньше такие пробежки были для нее абсолютно нормальным утренним занятием. Она занималась в школе легкой атлетикой, не серьезно, больше для себя, ей нравилось бегать, и какие-то районные и городские соревнования среди учащихся она выигрывала легко, но и только. Речь о спортивной карьере никогда не шла, она понимала, что ей нужно поступить в институт, выучиться, как можно скорее начать зарабатывать деньги, чтобы помочь маме. Поэтому бегала она исключительно для собственного удовольствия и для здоровья. В детстве Ева была болезненным ребенком, часто простужалась, но когда начала бегать, это прошло.

Поступив в институт, она тоже не забросила своих утренних пробежек, разве что приходилось вставать на час раньше, чтобы не опаздывать на занятия – институт находился на другом конце города, добиралась на трамвае.

Спустя годы после случившегося с ней Ева иногда думала: а что, если бы в тот день проспала? Если бы вообще не вышла на пробежку? Если бы изменила маршрут и не свернула, как делала всегда, в парк? Тогда можно было бы избежать встречи с Бегущим?

Эти вопросы не давали ей покоя, как не имели и ответов. Сослагательное наклонение «если бы, то…» – но нет. Все сложилось так, как сложилось, и ни повлиять на это, ни изменить, ни тем более избежать Ева не могла.

Ей вдруг стало холодно – почти так же, когда она лежала на земле в парке и хваталась за обрывки ускользающего сознания. Где-то лаяла собака, и этот лай приближался, но совсем не так быстро, как бы ей хотелось. Собака привела бы сюда хозяина, тот непременно помог бы…

Ева не видела лица молодого парня, который действительно прибежал вслед за большим палевым лабрадором, она только слышала, как сквозь сон, его голос, подзывавший рванувшего в кусты пса, а потом вызывавший бригаду «Скорой помощи». Спустя время ей вдруг захотелось непременно найти этого человека и поблагодарить, потому что раньше она не смогла сделать этого.

Ева не запомнила его, хотя видела во время следствия, но тогда в ее голове роились совершенно иные мысли, и такая простая, как выразить благодарность спасшему ее человеку, среди них не появилась.

Сейчас она вдруг подумала, что могла бы, наверное, встретиться с ним и хотя бы просто сказать, что благодаря ему осталась жива.

«Интересно, кто он, – думала Ева, ёжась от холода, но по-прежнему не поднимаясь с лавки. – Теперь у него наверняка есть семья… он где-то работает. Надеюсь, что в его жизни все сложилось хорошо».

Надо было вставать и идти домой, пока не простудилась, но силы словно покинули Еву, хотя и пробежка-то у них с Вадимом была не такая уж долгая.

«А что, если вообще не вставать? – вяло думала она, засунув руки поглубже в рукава кофты. – Сколько я смогу вот так просидеть? Два часа, три, пять? И что будут думать прохожие? В этом костюме я больше похожа на бомжиху… Костюм, да… Надо вставать, идти домой, завтракать… потом в магазин поехать – а я даже не знаю в какой… в спортивный, наверное, надо в интернете посмотреть…»

Она и интернетом-то научилась пользоваться благодаря Вадиму, она вообще о многом узнала благодаря ему.

Выйти из лечебницы окончательно было страшно – так страшно, что Ева жалела, что вообще вынуждена будет это сделать. Но рядом всегда оказывался Вадим: она ведь разучилась делать элементарные вещи, забывала платить за квартиру, не знала, как пользоваться мобильным телефоном или банковской картой. Какие-то навыки пришлось восстанавливать, какие-то приобретать заново, но Резников был рядом, подбадривал, объяснял, поддерживал.

Это он подсказал ей, что можно продать что-то из отцовской коллекции, когда выяснилось, что она есть. И он же помог с первой продажей – опасался, что наивную и плохо ориентирующуюся во всем Еву элементарно обманут. Потом она уже научилась делать это сама, да и клиенты появились постоянные: два пожилых коллекционера и одна увлекающаяся редкими украшениями дама из столицы. Она, кстати, приезжала в их город специально, и Ева встречалась с ней в холле самой дорогой гостиницы города, где на нее первое время с опаской и настороженностью смотрели швейцары и охрана – слишком уж странно она смотрелась в тамошних интерьерах. Ну конечно – блеклая, невыразительная не то девушка, не то женщина с убранными в узел светлыми волосами, одетая в какие-то старушечьи платья и кофты, постоянно таращащая глаза на все и всех, вздрагивающая от любого резкого звука… Но постепенно к ней привыкли так же, как привыкли в банке, и уже никто не смотрел на Еву подозрительно.