Жертвы Северной войны (СИ)

Тут дверь туалета резко, со стуком, распахнулась и на пороге появился некий мужчина, совершенно Алу незнакомый. Был он бородат, черноволос, всклокочен и одет очень странно, не говоря уже о том, что довольно небрежно. Да нет, не странно! Мозги Ала совершили определенный кульбит, совмещая нормы разных миров, и тут же он сообразил: мужчина был одет по моде Аместрис! Во всяком случае, эти плащи с капюшонами и отложными воротниками, притом непременно с зигзагами на боковинах, были последним писком в Столице года три назад.

— Элрик! — воскликнул он. — Вот вы где! А я вас повсюду ищу!

— Вы… — начал Альфонс.

— Вам привет от брата, — человек подскочил к Альфонсу, заговорщицки улыбнулся и схватил его за рукав. — А меня зовут Кир, и я друг Хайдериха. Ну, пойдемте, пойдемте, что же вы встали, — с этими словами он потащил оторопевшего Ала к одной из кабинок. На ходу еще оглянулся на Гогенхайма и бросил: — Извините, милейший, срочно-срочно! Окна осталось на двадцать три секунды!

Он пинком распахнул дверь кабинки, та весело скрипнула. А за дверью не было унитаза — за дверью оказался широкий пульт, похожий на пульт охраны какого-нибудь правительственного учреждения — со множеством экранов и рядами рычажков-переключателей, — а также со стоящей на краю грязной эмалированной кружкой, из которой торчала чайная ложечка.

— Привет, коллега! — навстречу растерянному Алу шагнул какой-то тип, ужасно на кого-то похожий (Ал не сразу сообразил, что похож тип на него самого, только бритый и более худощавый), хлопнул его по плечу и прошел в дверь за спиной Ала.

Потрясенный, Элрик обернулся.

Позади него действительно была дверь, но не туалетной кабинки: серая такая, плотно закрытая, с прикрепленной магнитиком запиской. Буквы записки были непонятными.

— Ну что, господин Элрик, — весело спросил чернобородый, — так куда вас высаживать в Столице?.. Около дурдома, с сопровождающей объясняться? Или сразу домой пойдете?

— А что здесь написано? — спросил Ал, ибо более умный вопрос у него так и не родился.

— Здесь написано: «Не буди вахтенного, дам в ухо». Ее обычно на ту сторону двери перевешивают.

— А где… — Ал оглянулся. Комната была странная. Очень маленькая, с двумя причудливо выглядевшими креслами, крепящимися к пульту рычагами (одно отведено в сторону, чтобы дать место), контрольных приборов здесь было — немеренно. Но больше всего Ала поразили не они, а необыкновенного качества — цветные, многие и объемные, а какие-то даже с движением — фотографии, расклеенные по стенам. Тема фотографий особым разнообразием не отличалась: голые и частично голые… женщины. Ну не девушки же! Хотя парочке, судя по всему, едва сравнялось шестнадцать.

В жизни Ала бывало всякое, но тут он едва не покраснел.

— А это рубка летающей тарелочки. Мужики по знакомству согласились…

Дверь с табличкой на секунду приоткрылась, и там показалось чье-то донельзя недовольное лицо. Рот недовольного открылся и что-то изрек — Ал не понял ни слова.

Кир что-то быстро ответил, дверь захлопнулась, и Алов проводник торопливо скакнул к пульту.

— Так, сейчас-сейчас…

— Что он хотел? — спросил Ал.

— Он меня торопил. Это пилот наш, ему не нравится, что я, гуманитарий, в рубке хозяйничаю, но тут троим не развернуться… Ага, вот она, эта кнопка.

Альфонс хотел уже было после фразы о гуманитарии заорать «Не нажимай тут ничего!», но попросту не успел. Кир уже решительно толкнул Ала в бок, да так, что алхимик чуть не упал. Попытался за что-то ухватиться… и обнаружил, что схватился за чахлую осинку в палисаднике.

Дворник в фартуке поверх теплой куртки неодобрительно посмотрел на Ала (во взгляде читалось неизменное «Наклюкались тут по случаю праздника…»), но ничего не сказал. Ал, ошалело оглянувшись вокруг, понял, что стоит он в палисаднике рядом с собственным домом, а над ним хмурится дождевыми тучами небо Аместрис. Зимнее небо Аместрис.

«Да боже мой! — подумал он. — Я же не договорил с отцом!»

Пораженный Гогенхайм наблюдал, как дверка туалетной кабинки, которая еще не перестала суматошно хлопать после того, как зашел его сын, остановилась, перехваченная чьей-то рукой, а в следующую секунду из кабинки появился Альфонс Хайдерих — его Гогенхайм последний раз видел лет пять назад, когда приезжал по делам в Стокгольм.

— Добрый вечер, — сдержанно поздоровался молодой человек. — Простите, это точно Опера? Мой друг Керспи ничего не перепутал?

Гогенхайм кивнул.

— Полагаю, твой друг не ошибся, — сдержанно сказал он.

— Тогда, может, вы мне подскажете, где моя жена?

— Боюсь, это тебе придется выяснять самостоятельно, — улыбнулся Гогенхайм. — Я здесь оказался случайно.

— Мы все здесь случайно, — вздохнул Альфонс Хайдерих.

* * *