Жертвы Северной войны (СИ)

— Спасибо большое! — человек в доспехах вежливо кланяется.

Художник лающе усмехается и идет прочь.

«Странный какой… — бормочет под нос человек в доспехах. — Эй! Ну я и тупица! Может быть, это он и есть автор картины?!»

Из двери в конце коридора выскакивает светловолосый мальчишка в красном плаще. Длинные волосы мальчика заплетены в косичку, но лицо у него такое мрачное, что никто не посмел бы в шутку обозвать его «девчонкой».

— А, Ал, смотрю, ты времени не теряешь! — одобрительно говорит мальчишка, провожая взглядом удаляющуюся фигуру художника. — Вместо того, чтобы смотреть на эту академическую мазню, разговариваешь с одним из подозреваемых!

— С подозреваемым? — Ал удивленно смотрит на брата. — Ты что, уже не считаешь, что Леннокс убийца?

— Нет, ты был прав, не так все просто. Но если ты каждый раз возьмешься испытывать симпатию к подследственным… хотя, подозреваю, дело не в нем, а в его жене.

— Брат!

— Да ладно, ладно… Симпатичная она, симпатичная, я тоже заметил. Только зря ты, на маму она никак не похожа… Так о чем вы говорили с Танидзаки?.. Он учитель Леннокса, что б ты знал. Ему тридцать два года, по здешним меркам — молодое дарование.

— Танидзаки? — Ал бросает еще один испуганный взгляд на картину. — Брат… так это его картина?

— А? Ну, наверное… мне тут на него уже полхудсовета пожаловались, как на психа: рисует какие-то мрачности, ни с кем почти не общается, высокомерен, — пожимает плечами Эд, без особого интереса оглядывая картину. — Самый подходящий для нас объект. Точно, вот в уголке его подпись… Эй, у нее что, рука сломана?

— Это выразительный прием.

— А-а…

— Черт бы побрал этого полковника! — бурчит Эдвард себе под нос, когда они идут дальше по коридору. — Сидит в своем Ист-Сити, нет бы самому приехать расследовать, если это так важно! И как раз тогда, когда я напал на след…

— В Лиор мы еще успеем, — успокаивающе отвечает ему брат. — Настоятель от нас никуда не уйдет.

А сам думает: «Такую картину мог бы нарисовать убийца».

И Эд, хотя делает вид, что не интересуется живописью, в глубине души думает о том же.

Заночевали они в гостинице в Кениг-Велли — подходящих поездов не оказалось. Небольшая гостиница была почти пуста — только на первом этаже рабочие-контрактники в одном из номеров шумной компанией пили водку. Второй этаж, таким образом, оказался полностью в распоряжении Квача — он бегал по коридору, виляя хвостом, и облаивал лунный свет, что струился из забранных мелким разноцветным стеклом окон в холле. Мари, однако, этого не слышала: она упала, как подкошенная, на кровать в своем номере, и заснула. В комнате Эдварда до утра горел свет — но инспектор тоже спал, прикрыв лицо газетой.

С утра, до их поезда, Мари и Эдвард еще успели зайти в лечебницу навестить Тишу. Эдвард хотел расспросить девочку, чтобы выяснить, какое отношение она имела ко всему этому делу. Точнее — чтобы составить свое о ней мнение. На присутствии Мари настояла сама Мари, которую мучили угрызения совести: она, врач, кого-то ранила!

Когда они вошли, Тиша в сером больничном халате сидела на кровати и рисовала что-то в блокноте. Она вскинула голову, когда отворилась дверь.

— Разве с сотрясением мозга можно рисовать? — с участием спросила Мари.

Тиша как-то даже подалась от нее в сторону и замкнулась в себе. Глядя на нее, Мари весьма отчетливо увидела, насколько же она юна. Шестнадцать лет, не больше. Блондинка с серо-голубыми глазами и светлой кожей, в чертах лица тоже нет ничего необыкновенного. Судя по всему, вполне обычная девочка, заблудившаяся между жизнью и своими о ней представлениями.

Боже мой, неужели Мари сама когда-то такой была?.. Шестнадцать лет… десять лет назад… Она как раз закончила школу, но еще жила в приюте, поступала в университет. Это уже потом, осенью, Кит забрал ее из общежития, когда нашел ту квартирку… Институтские подруги, которыми она уже успела обзавестись, отчаянно завидовали Мари, хоть и старались этого не показать: она, единственная из них, была уже самостоятельной, у нее был почти муж и почти собственное жилье. И самой Мари хотелось думать, что все так и есть… по крайней мере, она старалась надеяться на лучшее, и гнала от себя мысли о весьма вероятном несчастливом будущем. Что ж, для нее все сложилось еще не так плохо… Как она пришла к Киту с одной тощей сумкой, половину которой занимал фотоальбом, так с той же сумкой от него и уехала.

— А вы что, врач? — наконец спросила Тиша.

— Врач, — кивнула Мари. — Терапевт.

— Ааа… — Тиша отложила в сторону блокнот. Потупила взгляд. Потом отчаянно вскинула глаза на Мари. — Я… я хотела извиниться.

— Ты говоришь это, потому что тебе грозит тюрьма? — сухо спросил Эдвард.

Тиша покраснела.

— Думайте, что хотите! — грубо сказала она.

— Кто он вам? — спросила Мари. — Ваш отец был его учеником.

— Да, — Тиша прижала к груди кулачок. — Вряд ли вы поймете, — она враждебно покосилась на Эдварда.

— А ты попытайся, — произнес он с легкой иронией.

Тиша поджала губы.