Жестяной барабан

А потом он помог нам перенести Мацерата наверх по лестнице в лавку, после чего собрал вокруг себя свое семейство, а жену Любу попросил помочь Марии обмыть тело. Но Люба помогать не стала, чего господин Файнгольд не заметил, поскольку он перетаскивал запасы из подвала в лавку. И Греффиха, которая в свое время обмывала мамашу Тручински, тоже не пришла нам на помощь, потому что в квартире у нее было полным-полно русских, и мы слышали, как они поют.

Старый Хайланд, который уже в первые дни оккупации нашел сапожную работу и подкидывал подметки на русские сапоги, прохудившиеся в ходе наступления, поначалу отказался выполнить роль гробовщика. Но когда в переговоры с ним вступил господин Файнгольд и за электромотор из сараюшки старого Хайланда предложил сигареты «Дерби» из нашей лавки, тот отложил сапоги в сторону, взял в руки другой инструмент и последние оставшиеся у него доски.

Жили мы тогда, прежде чем нас оттуда выперли и господин Файнгольд предоставил в наше распоряжение подвал, в квартире мамаши Тручински, которую до того полностью очистили соседи и пришлые поляки. Старый Хайланд снял с петель дверь на кухню, поскольку дверь между гостиной и спальней уже пошла на гроб для мамаши Тручински. Внизу, во дворе, он курил сигареты «Дерби» и сколачивал гроб. Мы же остались наверху, и я взял единственный стул, который остался в квартире, распахнул разбитые окна и разозлился на старика, который сколачивал гроб абы как, даже и не думая о том, что гробу положено сужаться к ногам.

Мацерата Оскар больше так и не увидел, ибо когда гроб погрузили на тачку вдовы Грефф, он уже был заколочен сверху планками от ящиков с маргарином «Вителло», хотя при жизни Мацерат не только не ел маргарина, но даже и для готовки не употреблял.

Мария попросила господина Файнгольда сопровождать нас, так как боялась русских солдат на улице. Файнгольд же, который по-турецки сидел на прилавке и ложечкой черпал искусственный мед из пакетика, сперва отвечал нерешительно, боялся, как бы его жена Люба не приревновала, но потом, верно, получил от нее разрешение идти с нами, потому что сполз с прилавка, передал мед мне, а я в свою очередь передал его Куртхену, который и вылизал пакетик до конца, покуда господин Файнгольд позволил Марии подать себе длинное черное пальто на сером кроличьем меху. Прежде чем запереть лавку и приказать своей жене никому не открывать, он водрузил на себя цилиндр, который был ему маловат и который Мацерат надевал в свое время на всевозможные похороны и свадьбы.

Старый Хайланд не пожелал тащить тачку до Городских кладбищ. У него-де сапоги еще не подбиты, ему надо спешить. На Макс-Хальбе-плац, где все еще чадили развалины, он свернул влево, на Брёзенервег, и я смутно почувствовал, что он держит курс на Заспе. Русские сидели перед домами на скупом февральском солнышке, сортировали ручные и карманные часы, начищали песком серебряные ложечки, надевали лифчики на голову, чтобы согреть уши, упражнялись в фигурной езде на велосипедах, воздвигнув баррикады из картин, напольных часов, ванн, радиоприемников, вешалок для пальто, выписывали между ними восьмерки, спирали, змейки, с отменным присутствием духа уклонялись от таких предметов, как детские коляски и люстры, которые кто-то швырял из окон, и получали аплодисменты в награду за свое искусство. В том месте, мимо которого проезжали мы, игра на несколько секунд прерывалась. Некоторые солдаты, напялившие поверх формы женское белье, помогали нам толкать тележку и протягивали руки к Марии, но господин Файнгольд, который говорил по-русски и имел при себе удостоверение личности, одергивал их. Солдат в дамской шляпе подарил нам клетку, где сидел на жердочке волнистый попугайчик, Куртхен, вприпрыжку следовавший за тележкой, тотчас захотел выдрать у птички ее пестрые перышки, Мария же, не посмевшая отказаться от подарка, подняла клетку, чтобы Куртхен не мог ее достать, и поставила ко мне на тележку. Оскар, который счел попугайчика чрезмерно пестрым, поставил клетку на увеличенный ящик из-под маргарина, где лежал Мацерат. Сам я сидел позади, свесив ноги, и глядел в лицо господину Файнгольду, а лицо было морщинистое, выражение от задумчивого до скорбного, отчего казалось, будто господин Файнгольд силится решить сложную задачу, которая никак у него не получается.

Я самую малость постучал по своей жестянке, я постучал весело, желая спугнуть мрачные мысли господина Файнгольда, но он сохранил все свои морщины, взгляд устремил неизвестно куда, возможно в далекую Галицию, а барабан мой он так и не увидел. И тогда Оскар отказался от своих попыток, чтобы впредь одни только колеса ручной тележки да плач Марии нарушали тишину.

Какая мягкая зима, подумал я, когда последние дома Лангфура остались позади, и даже уделил внимание волнистому попугайчику, который встопорщил перышки под лучами полуденного солнца, стоящего над аэродромом.