Жестяной барабан

Мария попросила господина Файнгольда сопровождать нас, так как боялась русских солдат на улице. Файнгольд же, который по-турецки сидел на прилавке и ложечкой черпал искусственный мед из пакетика, сперва отвечал нерешительно, боялся, как бы его жена Люба не приревновала, но потом, верно, получил от нее разрешение идти с нами, потому что сполз с прилавка, передал мед мне, а я в свою очередь передал его Куртхену, который и вылизал пакетик до конца, покуда господин Файнгольд позволил Марии подать себе длинное черное пальто на сером кроличьем меху. Прежде чем запереть лавку и приказать своей жене никому не открывать, он водрузил на себя цилиндр, который был ему маловат и который Мацерат надевал в свое время на всевозможные похороны и свадьбы.

Старый Хайланд не пожелал тащить тачку до Городских кладбищ. У него-де сапоги еще неподбиты, ему надо спешить. На Макс-Хальбе-плац, где все еще чадили развалины, он свернул влево, на Брезенервег, и я смутно почувствовал, что он держит курс на Заспе. Русские сидели перед домами на скупом февральском солнышке, сортировали ручные и карманные часы, начищали песком серебряные ложечки, надевали лифчики на голову, чтобы согреть уши, упражнялись в фигурной езде на велосипедах, воздвигнув баррикады из картин, напольных часов, ванн, радиоприемников, вешалок для пальто, выписывали между ними восьмерки, спирали, змейки, с отменным присутствием духа уклонялись от таких предметов, как детские коляски и люстры, которые кто-то швырял из окон, и получали аплодисменты в награду за свое искусство. В том месте, мимо которого проезжали мы, игра на несколько секунд прерывалась. Некоторые солдаты, напялившие поверх формы женское белье, помогали нам толкать тележку и протягивали руки к Марии, но господин Файнгольд, который говорил по-русски и имел при себе удостоверение личности, одергивал их. Солдат в дамской шляпе подарил нам клетку, где сидел на жердочке волнистый попугайчик, Куртхен, вприпрыжку следовавший за тележкой, тотчас захотел выдрать у птички ее пестрые перышки, Мария же, не посмевшая отказаться от подарка, подняла клетку, чтобы Куртхен не мог ее достать, и поставила ко мне на тележку. Оскар, который счел попугайчика чрезмерно пестрым, поставил клетку на увеличенный ящик из-под маргарина, где лежал Мацерат. Сам я сидел позади, свесив ноги, и глядел в лицо господину Файнгольду, а лицо было морщинистое, выражение от задумчивого до скорбного, отчего казалось, будто господин Файнгольд силится решить сложную задачу, которая никак у него не получается.

Я самую малость постучал по своей жестянке, я постучал весело, желая спугнуть мрачные мысли господина Файнгольда, но он сохранил все свои морщины, взгляд устремил неизвестно куда, возможно в далекую Галицию, а барабан мой он так и не увидел. И тогда Оскар отказался от своих попыток, чтобы впредь одни только колеса ручной тележки да плач Марии нарушали тишину.

Какая мягкая зима, подумал я, когда последние дома Лангфура остались позади, и даже уделил внимание волнистому попугайчику, который встопорщил перышки под лучами полуденного солнца, стоящего над аэродромом.

Аэродром охранялся, дорога на Брезен была перекрыта. Какой-то офицер поговорил с господином Файнгольдом, который во все время разговора держал цилиндр на растопыренных пальцах, открыв редкие светло-рыжие волосы, раздуваемые ветром. Коротко, словно для проверки, постучав по ящику Мацерата и подразнив пальцем попугайчика, офицер пропустил нас да еще дал в придачу двух пареньков лет от силы шестнадцати, в слишком маленьких пилотках и со слишком большими автоматами, то ли как сопровождение, то ли как конвой.

Старый Хайланд тянул, ни разу и не оглянувшись. Вдобавок он ухитрялся, даже и не останавливая тележку, раскуривать сигареты одной рукой. В небе висели самолеты, и гул их моторов слышался очень отчетливо, потому что был то ли конец февраля, то ли начало марта. Лишь перед солнцем плавало несколько облачков, постепенно утрачивая окраску. Бомбардировщики летели на Хелу и возвращались с полуострова, потому что там до сих пор дрались остатки Второй армии. Меня погода и гудение самолетов настроили на грустный лад. Нет ничего более тоскливого и усиливающего досаду, чем безоблачное мартовское небо, полное то громкого, то замирающего гудения самолетов. К тому же оба русских солдата всю дорогу тщетно пытались шагать в ногу.

Наверное, кой-какие доски наскоро сколоченного гроба при езде сперва по булыжнику, потом по асфальту с выбоинами немного разболтались, вдобавок и ехали мы против ветра, во всяком случае от мертвого Мацерата исходил сильный запах, и Оскар был рад, когда мы добрались до кладбища Заспе.