Жестяной самолетик (сборник)

Последний хомяк

(слегка пожелтевший листочек аккуратно вклеен в тетрадь с помощью скотча)

Жили-были по соседству два человека. Оба — хорошие. Потому что держали дома кошек и хомячков. Только один — очень хороший, а второй, наверное, не очень. Потому как не дорос еще до истинной культуры: все кошки у него были Муськи и Пушинки, а хомячки вовсе безымянные. В то время как у первого, ну очень хорошего, — сплошь Марьи Ивановны и Пульхерии Эрастовны; даже к хомячкам он неизменно обращался на «вы» и лишь слегка журил, когда они грызли комнатные тапочки. Но вот однажды случилось то, что тяжко ранило чувствительную душу ну очень хорошего человека: кошки принялись жрать хомячков. Даже не употреблять в пищу, как сухой корм — нет! нагло, дико, цинично жрать, оставляя на месте преступления кровавые следы и по полдня очень некультурно отплевываясь недожеванной шерстью.

Очень хороший человек в убитых чувствах пошел к соседу. И тут выяснилось, что тот, второй, и вовсе нехороший. Судите сами: мог хороший человек слов утешения рубануть сплеча:

— Слушай, а как же кошки клетку-то открыли?

— Какую клетку? — опешил очень хороший.

— Хомячиную.

— Позвольте… но у меня нет клеток. Клетки — это уродливый пережиток тоталитарного прошлого.

Не очень хороший, точнее, уже просто нехороший, саркастически хмыкнул (чем окончательно подтвердил свою новую репутацию):

— Да-а, это они у тебя еще долго воздерживались. Ну и что делать думаешь?

— Уже делаю, — сказал очень хороший (подтверждая свою давнююю репутацию). — Я поговорил с ними, с каждой в отдельности. Сначала с Марьей Ивановной, потом с Анной Васильевной, потом с Пульхерией Эрастовной. Объяснил, что они не единственные обитатели нашей квартиры и у всех проживающих равные и неотъемлемые права.

— Поняли? — спросил нехороший и весьма некультурно, даже оскорбительно захохотал.

А в ответ получил кроткий взгляд и смущенное признание:

— Не вполне уверен. Поэтому, не ограничившись устным порицанием, напечатал приказ по квартире, воспрещающий поедание… гм… грызунов, и вывесил на видном месте, у кошачьего, прошу прощения, лотка.

— А наказывать не пробовал?

— То есть… как?

— Так, чтобы при виде хомяка у них изжога приключалась?

— Я-а-а, конечно, уважаю чужое мнение, — протянул ну очень хороший, — но это… это же форменный произвол!

И в его чистой душе заворочались грязные подозрения: нехороший сосед и его превратить в нехорошего, из зависти, наверное. И он поспешил прочь, прочь от интриг этого жестокого мира, в свою светлую и уютную квартирку. Где Марья Ивановна, Анна Васильевна и Пульхерия Эрастовна нетолерантно дрались за тушку последнего хомяка.