Жестокая болезнь (ЛП)

Чтобы быть абсолютно уверенной, что наша договоренность останется в секрете, я достала свою черную записную книжку, полную клиентов и их секретов — на случай, если работа пойдет плохо, я всегда старалась иметь ее под рукой — и намекнула (ладно, шантажировала по полной), что, если власти узнают о нашей договоренности с Ленорой, факт усыновления станет достоянием общественности. Однако Ленора не планировала раскрывать нашу связь; она была рада, что Эриксона больше нет.

«Он был монстром», — сказала она.

В конце концов, Ленора узнала, кем на самом деле был ее муж. И Эриксон, возможно, заслужил это. Черт возьми, преступники, с которыми он был связан, вероятно, планировали в какой-то момент убрать его, и я, несомненно, оказала им и каждой эскортнице в городе услугу. Но жестоко заколоть человека до смерти в переулке — это поступок, с которым даже я не могу смириться.

Если Ленора и подозревает меня в смерти Эриксона, то она не проронила ни слова. Ей выплатили немалую страховку за смерть мужа. Может, именно поэтому она хранит молчание, а может, из-за того, что я угрожала. Мне следовало перестать зацикливаться на этом, но постоянный страх и паранойя переросли в невроз. Все еще есть доказательства, маленькие фрагменты метаданных, которые связывают нас воедино. Если кто-нибудь копнет глубже, все можно обнаружить.

Я никогда раньше не была по ту сторону закона, и у меня заканчивается время.

Единственный человек, которому я доверилась, — это Джеффри Ломакс, адвокат, который направляет своих непримиримых клиентов в мой бизнес. Ну, раньше он так делал, когда я работала в «мести по найму». После того, как я наняла Ломакса в качестве своего адвоката, чтобы наш разговор оставался конфиденциальным, я рассказала ему свою историю, на что он порекомендовал другого беспощадного адвоката по уголовным делам.

Честно говоря, я удивлена, что он не направил меня к психиатру.

В моем бумажнике лежит карточка некоего Джоша Вэнсона. Я ему не звонила. Что касается официального отчета и информации, которую я почерпнула из новостей, полиция никого не разыскивает в связи с Эриксоном.

Но человек мертв.

От моих рук.

Да, Эриксон был садистом-насильником и, возможно, убийцей, но это не освобождает меня от ответственности.

Я не убегаю.

Я планирую явиться с повинной и встретить последствия.

Но не раньше, чем отомщу.

Прежде чем я признаюсь в каком-либо преступлении, я должна найти Алекса. Он сделал это со мной. Он превратил меня в слабую и отвратительную… не знаю даже, как назвать. И пусть исправит это. Пусть исправит ущерб, который он нанес моему мозгу, разомкнет провода, вернет меня обратно.

Я не выдержу и одного дня в тюрьме в таком состоянии. Я сломаюсь. Разложусь. Превращусь в обломки, такой же, как этот дом.

Прежняя Блейкли могла бы справиться с тюрьмой. Она была жесткой и безразличной, ничто не могло повлиять на нее. Она могла защитить себя от заключенных и не поддаться на сантименты.

Она нужна мне, чтобы выжить.

Сердито фыркнув, я натягиваю капюшон на голову и иду в том направлении, откуда пришла. Я достаточно увидела. Алекса здесь нет. Он забросил свой проект, а затем спалил все дотла.

И теперь он на свободе.

В конечном счете, что злит больше — даже если я не могу признаться в этом вслух, — так это то, что он бросил меня.

Он заставил меня почувствовать все это… то, что я даже не могу… описать… это потрясение изматывает меня ежедневно.

Он оставил меня одну разбираться со всем.

Мой пульс тяжело отдается в ушах, когда я прохожу мимо открытой двери подвала. Воспоминаний об Алексе — его мужском запахе, бледно-голубых глазах, растрепанных темных волосах, ямочках на щеках, когда он улыбался своей мальчишеской улыбкой, — становится слишком, и я с громким стуком пинаю дверь.

Он разрушил мою хорошо выстроенную жизнь, да, но он также разрушил и другие вещи.

Например, секс.

Секс всегда был простым. Несложным. Я находила симпатичного человека и удовлетворяла потребность. Дальше не заходило. Никогда не было никаких запутанных чувств. Я занималась сексом так, как жила всю свою жизнь: сосредоточенная на удовольствии. Ведомая своими желаниями.

Затем одна ночь под водопадом с Алексом изменила все.

Боль расцветает в моей груди, как синяк, который не заживет, жгучая агония становится знакомым спутником. Мысли о той ночи нападают на меня. Об Алексе, когда он прикасался ко мне так, как не прикасался ни один другой мужчина, о том, как я могла чувствовать его потребность, чувствовать его эмоции, чувствовать сильную связь с ним.

Он сказал, что любит меня.

— Он мой враг, — говорю я себе под нос, напоминая, что нельзя забыть то, что он натворил. Он мучил меня почти месяц. Изменил мой мозг, черт побери.

И все же, ночами, когда труднее всего заснуть, когда тошнота скручивает желудок, и я сворачиваюсь калачиком, не могу понять разницу между гневом и сердечной болью, я тянусь к его футболке. Той, что держу подоткнутой на краю кровати. Той, что я схватила, когда убегала.