Я касаюсь золотого кольца на своем пальце, крутя его на пальце, и говорю себе не расстраиваться, не плакать, хотя при мысли о том, чтобы снять обручальное кольцо, мне хочется разрыдаться.
— Еще что-нибудь? — Стюардесса мило улыбается мне, и я быстро качаю головой.
— Нет, это… этого более чем достаточно. Спасибо!
Мой желудок слишком расстроен, а нервы слишком расшатаны, чтобы есть много, но я выбираю модные крекеры и твердые сыры, стараясь избегать всего, что, как я когда-либо слышала, нельзя есть беременным. Все это время я пытаюсь бороться с желанием спуститься в комнату в хвостовой части самолета и проверить, как там Найл. Но я знаю… он сказал, что идет спать, а прошло всего десять минут с тех пор, как он ушел. Он не обрадуется, если его прервут, но я чувствую беспокойство, и хочу его увидеть, чтобы уловить последний момент, который я могу провести с ним, прежде чем между нами останется слишком много пространства, чтобы я могла его преодолеть.
Конечно, он понял бы, что я хочу поговорить. Мы толком не разговаривали с тех пор, как вышли из самолета. В самолете мы тоже почти не разговаривали. После жаркого, страстного секса на полу грузового самолета, мысль о котором до сих пор заставляет меня краснеть, я заснула, сидя рядом с Найлом, положив голову ему на плечо. Он разбудил меня, как только самолет коснулся земли, мы вышли из самолета, встретились с Виктором и его помощниками, и сразу отправились домой. Я могла бы пересчитать слова, которыми мы с Найлом обменялись с тех пор, на своих десяти пальцах, и у меня осталось бы немного.
У меня не было возможности толком задать вопросы о Бостоне, или где я буду жить, когда мы туда приедем, или как часто Найл планирует меня видеть, поможет ли он найти врача, пойдет ли со мной на прием… Мы также мало говорили о ребенке, со времени нашей первой брачной ночи. С каждой из этих мыслей узел беспокойства в моем животе затягивается все туже, ощущение того, что у меня заканчивается время, становится все более и более очевидным. Это, в конце концов, то, что заставляет меня подняться со своего места и направиться к спальне, в которой исчез Найл.
Я осторожно открываю дверь, не желая его будить, а затем замираю на месте, когда замечаю его на кровати и понимаю, что он не спит. Он лежит на подушках, сложенных стопкой на кровати, его волосы растрепаны, челюсти сжаты, глаза закрыты, а кулак обхватывает член. Он все еще полностью одет, только его джинсы расстегнуты, как будто ему не терпелось раздеться, толстый и возбужденный.
Я знаю, что должна уйти до того, как он заметит меня, но вид его, сжимающего в кулак, когда он гладит себя, посылает поток желания через меня, приковывая к месту. Я так сильно хочу его, что тоска по нему возвращается в одно мгновение, и я делаю прямо противоположное тому, что, как я знаю, должна.
Я медленно захожу в комнату, закрывая за собой дверь. Сначала он меня не слышит, пока я не подхожу ближе, и его глаза распахиваются. Он замирает на секунду, рука все еще на его пульсирующем члене, его пронзительные голубые глаза встречаются с моими.
— Что ты делаешь, Изабелла? — Его голос низкий и опасный, он произносит мое имя, и от этого у меня по спине пробегает дрожь желания.
— Я хотела поговорить с тобой. — Слова выходят мягко, шепотом. — Но, похоже, ты занят. — Мой взгляд скользит по его члену, сердце учащенно бьется в груди. Я хочу прикоснуться к нему, попробовать его на вкус, снова почувствовать его внутри себя. Я хочу его больше, чем когда-либо чего-либо хотела, отчаянно, еще раз.
— Тебе нужна помощь? — Я спрашиваю тихо, хрипло, надеясь, что он слышит потребность в моем голосе. Моя потребность не только в удовольствии, но и в нем. Если это не он, то это не имеет значения.
Рука Найла сгибается, все его тело напрягается. Он отпускает свой член, рефлекторно хватаясь за одеяло, чтобы прикрыться, подталкивая себя еще выше на подушки.
— Тебе следует уйти, — резко говорит он, его скулы слегка покраснели, от смущения или гнева, я не уверена. — Нам больше не нужно этого делать, Изабелла. Мы уже говорили об этом.