Жестокая любовь государя

Бояре были посланниками Русской земли. А к послам издавна особое отношение – первую чарку с государева стола несут им. У ворот знатных гостей встречают красные девки с пирогами и караваем хлеба. На крыльце кланяются им вельможи и знатные чины, а у самой комнаты встречает государь и трижды целует.

Здесь же, уподобившись аспидам, послы подползли к государю, а тот и приветить их ничем не желает.

– Поднимитесь, бояре, не нужно мне ваше смирение. Почтение перед государем должно быть.

– Государь, не губи детей своих, вернись на царствие!

Размышлял Иван Васильевич. Даже чело в складки собрал, а потом отозвался глухо:

– Если я и вернусь… то с условием!

– Каким? – подался вперед Александр Горбатый.

Иван Васильевич вспомнил свой недавний разговор с Афанасием Вяземским, который внушал царю: «Тебе, государь, на слуг своих ближних опереться надобно. Орден создать, какой короли строят в Европе, вот тогда всю крамолу и порушишь!»

Заглядывался Иван Васильевич на Европу. А потому и мастеровых из Италии и Баварии понагнал, и вместе с купцами у торговых рядов стояли башмачники из Тюрингии, кровельщики из Варшавы. Но особым почетом у государя пользовались английские купцы, которые шастали по бескрайним просторам России так же свободно, как если бы разъезжали на парусных суденышках по Атлантическому океану. Преклонялся государь перед мастерством испанских оружейников и радовался каждой подаренной пищали, как несмышленый отрок сладкому прянику.

«Ишь ты! Неужно свой орден создают?!» – «Создают! – боднул башкой князь. – И всю крамолу словно метлой выметают. По закромам, государь, мести надо, вот там самая измена и прячется. А уж мы тебе в том пособим!»

Задумался тогда Иван Васильевич, почесал пятерней под мышкой и отвечал: «Ежели вернусь на царствие, окружу себя верными людьми, а потом всю крамолу лопатой выгребу!»

– А вот с каким, – грозно, словно глашатай, зачитывающий про крамолу, произнес царь. – Мне себя беречь надо и чад своих, а потому для охранения своей жизни хочу учинить в государстве опришнину![72]

– Ужель караула дворцового недостаточно будет? – опешил Шуйский. – Почитай, на каждом этаже по сотне стрельцов стоит!

– Не смердов я боюсь, – спокойно возражал царь. – Измены страшусь в Думе! Ближние люди меня хотят извести, от заговора я уехал. А стрельцов подговорить можно. Потому хочу окружить себя верными людьми с целую тысячу!

– Диковинное дело, государь, – за всех отвечал боярин Горбатый. – Чудно все это будет.

– А еще армию хочу при себе иметь и чтобы города мне в опришнину отданы были, где проживать стану.

– Государь, не дело говоришь. Не было на Руси такого! Разве Русская земля – не твоя вотчина?

– Не моя! Изменники мою землю похватали, а мне к ней хода не стало. Если не согласитесь… не вернусь на царствие!

Не сразу отвечали бояре. Похмыкали, повздыхали, а потом был ответ:

– Что же нам делать, государь? Эх, на все мы согласны! Делай что хочешь! – согнули бояре до земли строптивые спины.

– И еще вот что! Для жизни своей и для обретения царствия хочу взять с вас отпускную, что за измену буду давать опалу великую… А еще отбирать животы у изменников и казной их царствие свое приумножать.

– Так и быть, государь… Казни нас и милуй!

Примолк царь, слушая покаянную речь опальных бояр, а потом, глядя прямо в их бритые макушки, отвечал смиренно:

– Хорошо, быть по-вашему. В Москву возвращаюсь. И буду повелевать вами так, как господь надоумит!..