Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века

Наиболее значимым оказался прорыв в исследовании «микрокосмоса» общественных отношений в нацистской Германии. Началось (преимущественно на локальном уровне) исследование проблематики «истории повседневности» — массового поведения и массового сознания, ментальности немцев в условиях Третьего рейха. Детлеф Пойкерт и Юрген Ройлекке считали, что достигнутое на этом пути преодоление «блокады памяти» явилось «попыткой применить возможности историков в рамках гражданского общества»[525].

Существенно обогатились источниковая база, инструментарий, технология исследований. Наибольший отклик в ФРГ получили «Баварский проект» («Бавария во время национал-социализма»), осуществленный под руководством Мартина Брошата[526], и «Рурский проект» («История повседневной жизни и социальной структуры в Рурской области»), выполненный группой Лутца Нитхаммера[527].

Историческая наука вступила в прямое соприкосновение с «обыкновенным фашизмом», с жизнью простых людей, которые не столько творят историю, сколько страдают от истории. «Речь шла не о новой исторической дисциплине, — заметил Петер Штайнбах, — но о новой перспективе исторического видения. Эти перемены нельзя описать в терминах типа “другая история” или “история снизу”. История повседневности, социальная и региональная история способствуют смене перспективы»[528].

Согласно оценке Мартина Брошата, был проложен путь к «увлекательной terra incognita», к «миру народной жизни, который прежде казался неисторическим»[529]. По мнению Генриха Августа Винклера, усилиями нового поколения ученых было начато изучение «скрытого для нас измерения исторической реальности», поскольку «только из альтернативных источников мы можем узнать, каким был образ мысли немецкого народа в 1933–1945 гг.», каким было его политическое поведение в широком диапазоне: от полного одобрения режима до оппозиции[530]. Детлеф Пойкерт отмечал: исследование проблематики «обыкновенного фашизма» раскрывает «потрясающую картину “нормальной жизни”, оборачивающейся террором»[531]. Режим не только подавлял разум и волю масс, но не без успеха соблазнял эти массы. Публикации ученых социально-критической школы позволили понять, как действовали механизмы, превращающие нормального человека в «попутчика», в соучастника преступлений и — нередко — в палача[532].

Как указывал Томас Линденбергер, качественные сдвиги в историографии ФРГ происходили, как правило, «на периферии исторического цеха или за его пределами»[533]. Общепризнанным инструментом научного познания Третьего рейха стала oral history — устная история: запись и критический сопоставительный анализ рассказов очевидцев и свидетелей событий, разворачивавшихся в нацистском рейхе. Была разработана методика сбора устных воспоминаний, определены как преимущества данной междисциплинарной практики, так ее и пределы.

Изучение проблематики повседневной жизни в Германии 1933–1945 гг. первоначально развернулось в рамках локальных объединений, получивших название «исторические мастерские». (Об их активистах говорили как о «босоногих историках».) Стал популярен (и одновременно вызывал недоверие) заимствованный у шведского ученого Свена Лундквиста призыв «копай, там, где стоишь!», который ориентировал на преимущественное исследование «низовой» локальной истории.

Как отмечали участники движения «мастерских» Ханнес Геер и Фолькер Ульрих, «над ландшафтом исторической науки, пронесся свежий ветер», началось изучение истории «с точки зрения тех, кто ее пережил и выстрадал». Деятельность исторических мастерских, отмечали Геер и Ульрих, приобрела «особую взрывчатую силу». Речь шла о «запретных темах локальной истории времен Третьего рейха… Прошлое, которое казалось мертвым, живо: под его кожей пульсируют прежние раны. Шла ли речь о забытом концлагере, или о роли местной элиты в период коричневой диктатуры, или о страданиях женщины, тайно полюбившей польского иностранного рабочего, — последствиями всюду были волнения и столкновения… Новое историческое движение не только дало ход механизмам, находящимся внутри научного цеха и вне его, оно изменило самих участников этого движения»[534]. «Frankfurter Allgemeine Zeitung» вынуждена была признать, что существует «удивительный феномен», противостоящий «уравновешенной исторической науке»[535].

Но к началу 1980-х гг. пик активности «исторических мастерских» был уже пройден. Скепсис возник потому, что они были, как правило, связаны с левыми и леворадикальными течениями и организациями и рассматривали свою деятельность в качестве прямой альтернативы университетам. Ганс-Ульрих Велер с мало скрываемой неприязнью говорил, что приверженцы «мастерских» ведут атаку на традиционную науку «с напором русского танка Т-34»[536]. Свои опасения высказывал и Юрген Кокка[537].

* * *