В воспоминаниях Байера мы читаем о мыслях и поступках людей, которые находились в пограничной ситуации между жизнью и смертью, порождавшей страх физического небытия, апатию, глухое недовольство системой, смутное предвидение неизбежного краха нацистского режима. В его памяти — каждодневная гибель однополчан, голод, болезни, вши, ощущение нараставшей безнадежности положения войск, брошенных командованием. В «котле» действовала полевая жандармерия, не переставали работать военные трибуналы, вынесшие, по официальным данным, 364 смертных приговора. Байер считает эту цифру сильно заниженной[646]
. В книгах, изданных в ФРГ, не говорится о массовом завшивлении солдат, а между тем убежден Байер: тот, кто не упоминает о вшах, «не имеет права писать о Сталинграде»[647].10 января 1943 г. Байер был тяжело ранен и на следующий день эвакуирован с аэродрома Питомник — с последнего аэродрома, способного принять самолеты люфтваффе. Следы двух предыдущих самолетов с ранеными так и не были обнаружены… Дальше — лазареты в Люблине и Варшаве, отпуск на родину, военные действия во Франции.
Байер — впервые в ФРГ! — рассматривает германскую историографию битвы на Волге с позиции «участника боев в Сталинграде, всю жизнь несущего на себе груз выстраданного прошлого, в котором он участвовал и которое он пережил». Он в полной мере ощущает, что на нем «в равной мере лежит ответственность как за историю, так и за образ истории»[648]
. Ученый именует бóльшую часть западногерманских работ о Сталинграде «оправдывающей литературой», «комбинацией недостоверных сведений, иллюзий и фактов». Авторы публикаций подобного рода лишь «прикрываются именем исторической науки», нередко прямо повторяя «ложь, сфабрикованную министерством пропаганды», воспроизводя тезисы «приказной публицистики Третьего рейха»[649]. Что же касается «сконструированных мемуаров» гитлеровских военачальников, то в них совершенно игнорируются, подчеркивал Байер, действия и мысли «тех, кто были внизу», тех, кто стал «жертвами стратегических планов»[650].В книге Байера анализируется монография о Сталинградской битве, выпущенная в 1974 г. сотрудником Ведомства военно-исторических исследований Манфредом Керигом[651]
. На фоне других изданий книга Керига представляется достаточно объективной, но автор базировался преимущественно на тщательно-педантичном использовании так называемых журналов военных действийРеакция Байера на односторонние методы использования указанных источников являлась крайне резкой. «Все это были, — подчеркивал он, — доклады, которые одни “начальники” передавали по радио в Германию для сведения других “начальников”, — и ничего больше… То, что действительно происходило “внизу, где жизнь была конкретна”, не находило никакого отражения в приказах командования»[652]
. Для Байера, пережившего битву на Волге как главное событие своей жизни, односторонность подхода Керига была абсолютно неприемлема. «А где же человек?», — вопрошал философ. В стороне оставались рядовые солдаты, «жертвы планов и конструкций, то самое фронтовое быдло»[653].Освещение катастрофы вермахта с точки зрения простых солдат должно стать, по глубокому убеждению ученого, непременным условием «гуманистической трактовки исторических событий»[654]
. Выводы Байера гласят: «Подлинный смысл событий в Сталинграде можно постигнуть только на основе того, что происходило “внизу”»; «История, заново формирующая человека и изменяющая его мировоззрение, может быть воспроизведена в нашем столетии, как это предвидел Гегель, только через знаниеК числу несомненных заслуг Вильгельма Раймунда Байера принадлежит то, что он, продолжая традицию Лоренцо Валлы, раскрыл реальный характер широко распространенного корпуса (в ФРГ и за ее пределами) фальсифицированных текстов о Сталинграде. Байер был первым, кто усомнился в подлинности «последних писем» и осуществил их квалифицированный источниковедческий и археографический анализ. Ученого насторожили «театральность» писем, их «хвастливый, заносчивый» тон, темы, которые «никак не затрагивали простых солдат»[656]
.Авторами текстов, свидетельствовал Байер, могли быть люди, которые «находились в совсем ином мире»[657]
. Его заключение было категоричным: «последние письма» представляют собой «топорно сработанную» мистификацию — едва ли не по рецептам пресловутого Конрада Куяу — известного в ФРГ поставщика фальшивок (в том числе подложных «дневников Гитлера», публикация которых вызвала скандал)[658].