Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века

Неопровержимые факты о зверствах армейских частей на оккупированной советской территории вызвали, как и следовало ожидать, резкое неприятие у многочисленных сторонников версии о «незапятнанном вермахте». Бывшие солдаты и офицеры, воевавшие на Восточном фронте, посылали в редакции газет сотни писем протеста, утверждая, что в экспозиции преобладают «односторонние, упрощенные оценки», что устроители выставки стремятся «оклеветать вермахт и его командование». В прессе солдатских союзов уже в самом начале работы выставки нередкими были тирады такого характера: «Участвовал ли вермахт в преступлениях против мирного населения? Когда мы слышим, что на выставке вновь поднимается этот вопрос, то кулаки сами собой сжимаются в наших карманах». По подсчетам журналистов, примерно треть посетителей заявляла: «Все это неправда». «Suddeutsche Zeitung» писала в связи с этим о «страхе перед тем, что находится в недрах нашей памяти»[908].

Но историческое сознание старшего поколения ФРГ нельзя однозначно охарактеризовать на основе подобных высказываний. В среде ветеранов Войны шел медленный и чрезвычайно трудный процесс отказа от позиций забвения и самооправдания. Перед нами признание открывавшего экспозицию в Гамбурге профессора Клауса фон Бисмарка, бывшего полковника вермахта, воевавшего на советско-германском фронте, многолетнего президента Института имени Гёте: «Мы жили на островке самообмана. Мы верили в то, что можно оставаться порядочными солдатами на войне, которая ведется во имя преступных целей»[909].

Примечательны слова Ганса-Адольфа Якобсена, в прошлом офицера вермахта и военнопленного: «Мы должны признать (и я в том числе), что, в конечном счете, мы были соучастниками преступлений… Мы несем историческую ответственность за то, что мы вели войну в интересах Гитлера, а не в интересах Германии или отечества, как мы тогда полагали. Хотели мы этого или нет, но мы помогали эсэсовским зондеркомандам… И наша ответственность приобретает со временем все более трагический характер»[910]. «Правда — это обвинение, которое надо выдержать, — писал политолог, участник боевых действий на Восточном фронте Иринг Фечер. — Преступления, о которых говорит нам выставка, это свидетельства нашего бесчестия. Позорным было бы вытеснять их из нашей памяти. О самоочищении не может быть и речи, если мы не научимся выметать грязь из нашего дома»[911].

Интерес широкой публики к выставке «Война на уничтожение» оказался, как мне говорили в Гамбурге ее организаторы, значительно выше первоначальных ожиданий. Популярный еженедельник «Wochenpost» констатировал: «Парадный групповой портрет благородных немецких солдат, имеющий прямое отношение к традиционной легенде бундесвера, должен быть изъят из золотой рамы»[912]. Граждане ФРГ начали, по словам Реемтсмы, осознавать пагубность «молчаливого сговора о сохранении молчания»[913].

Отражая современный потенциал исторической мысли, суммируя достигнутое ею в течение десятилетий, гамбургский проект оказался способным оказывать воздействие на эволюцию установок массового исторического сознания. Об этом можно судить по реакции Министерства обороны ФРГ и командования бундесвера, которые не без основания опасались влияния выставки на немецких военнослужащих: ведь отретушированный образ вермахта десятилетиями относился к числу «боевых традиций» вооруженных сил ФРГ. Высшие военные инстанции не рекомендовали генералам и офицерам принимать участие в дискуссиях по материалам экспозиции.

В апреле 1995 г. по заданию Министерства обороны одним из его ответственных чиновников была проведена закрытая экспертиза материалов выставки. Специалист пришел к заключению, что экспозиция Института социальных исследований определяет «парадигму современных публичных дебатов» о проблеме «вермахт и военные преступления», а источники, на которых базируется научный проект, «не дают оснований для каких-либо сомнений»: «Вермахт по мере продолжения войны все больше втягивался в злодеяния Гитлера и его режима» —. — По мнению представителя министерства, эти неопровержимые факты имеют «основополагающее значение для понимания характера традиций бундесвера». Вывод: бундесвер «не должен в дальнейшем ориентироваться на пример вермахта». Не обошлось, однако, без оговорок, без указаний на необходимость «дальнейшей критической оценки источников» или предостережений от «опасности упрощенного, радикального подхода».