Жестокая справедливость

Лагутин посмотрел на монитор, по которому тянулась ровная зеленая линия, не реагирующая на ритмичное попискивание из динамика. Так выглядела смерть. Бесконечная прямая, протянувшаяся в никуда.

В палату вбежала медсестра, посмотрела на экран и принялась истерично звать кого-то. Прибежал всклокоченный дядька в медицинской маске, прибежала еще одна сестра, Лагутина вытолкали за дверь. Он не сопротивлялся, а не уходил сам, потому что ноги не слушались. Они все еще не отошли от многочасового сидения возле больничной койки.

«Даша умерла», — подумал он. Следующая мысль, пришедшая в голову, была такая: «Хочу курить».

Он стал ходить по коридорам и лестницам в поисках людей с сигаретами, но больница словно вымерла. Рука потянулась за окурком на лестничной площадке, но отдернулась при мысли о том, что прикуривать все равно не от чего. Бродя в разных направлениях, спускаясь и поднимаясь по ступенькам, Лагутин очутился в коротком темном коридорчике с мигающей лампой дневного света и кафельным полом. Загудел лифт, разъехались двери, оттуда выдвинулась каталка с мертво торчащими ступнями, накрытыми белой простыней. Лицо тоже было укрыто, но Лагутин сразу понял, что это Даша… та, которая была Дашей некоторое время назад.

— Это вы с ней сидели? — спросил санитар с молодой скандинавской бородкой. — Поднимитесь на третий этаж, туда сейчас полиция прибудет. Вопросы к вам имеются.

— Конечно, — сказал Лагутин. — Только о чем спрашивать? Она же умерла?

— Умерла, — подтвердил санитар. — В этом-то все и дело. Теперь разбираться будут, кто ее сбил, как, при каких обстоятельствах.

— Конечно, — повторил Лагутин.

Он поднялся не на третий этаж, а на второй, отыскал там черный ход и покинул больницу. При ходьбе он пытался о чем-нибудь думать, чтобы заполнить страшную пустоту в голове. Но мыслей не было. Никаких. В полном отупении Лагутин прошел около километра, увидел киоск и купил пачку сигарет и зажигалку.

— Сейчас утро или вечер? — спросил он продавщицу, прикуривая. — Пусто. Куда все подевались?

— Пить меньше надо, — сказала она и сердито хлопнула оконцем.

«Вот, — подумал Лагутин. — Выпить. Да».

Небо было серым, но постепенно светлело. Это означало, что сейчас утро и спиртное вряд ли продадут. Лагутин вернулся к киоску и попросил водки. Нашлось только пиво. Он рассовал несколько банок по карманам, отыскал пустынный школьный двор и устроился там.

— Кинула меня, значит, Даша, — пробормотал он, открывая банку. — Ладно. Дело твое. Я уж сам как-нибудь.

Но он знал, что сам — никак. Кончился завод. «Воевать, — решил он. — Да, поеду воевать. Там подставлюсь под пулю, и хрен со мной. Надоело. Никакой Барселоны не существует, а если и так, то что мне там делать? Легче не станет. Уже никогда. И как получилось, что я к тебе так сильно привязался, Даша Шутова? Когда? Кто ты мне? Случайная знакомая. А душу рвет, как будто самый близкий человек умер… Может, ты и есть самый близкий?»

Он продолжал разговаривать с ней до начала школьных занятий, когда двор перестал быть местом укромным и надежным. Тогда Лагутин отправился на квартиру, которую снимал с Дашей, и лег спать. Он пробыл в отключке до самого вечера. Проснулся с больной головой и все теми же тоскливыми мыслями. Терпеть это было просто невыносимо. Лагутин встал в ванной комнате перед зеркалом, уперся руками в раковину, почти соприкоснулся лбом с собственным отражением и произнес:

— Ага, дружок. Вот как, значит. Ты не ее жалеешь, а себя. Так ведь Дашу убили. Ты пока что живой. Может, хватит ныть? Делом займись. Эта падла, что ее сбила, сейчас в Барселоне. И остальные подонки. Будешь себя оплакивать? Или займешься всей этой сволочью?

— Займусь, — ответило отражение.

Сам Лагутин молчал. Во всяком случае, он рта не раскрывал. Это не имело значения. Главное, что решение было принято. Он знал, что делать дальше.

Его и Дашин вылет намечался на завтрашнее утро. Нужно было собраться и привести себя в порядок. Чем Лагутин и занялся, проигнорировав настоятельное требование организма залиться крепким алкоголем. Не пошел он и за сигаретами. Сломал те, что оставались в пачке, спустил табачное крошево в унитаз и встал под душ.

Существовали опасения, что его задержат при регистрации на рейс, но почему-то Лагутин был абсолютно спокоен. Он знал, чувствовал, что попадет в Барселону. Иначе быть не могло. Потому что его вела некая высшая справедливость, не прописанная ни в каких законах и кодексах. Тому, что он задумал, предстояло свершиться. Потом с Лагутиным могло произойти что угодно, но не раньше, чем он поквитается за Дашу. Это будет что-то вроде жертвоприношения. Как будто он исполнял древний обряд, согласно которому на могилах близких казнили их врагов. Землю следовало полить кровью.

Лагутин завел будильник и лег спать. Его настроение и состояние изменились. Он был холоден и преисполнен решимости. Уснул быстро, а проснулся тоже довольно скоро. Его разбудило лязганье на кухне. Как будто там кто-то переставлял посуду. Звук был настолько явственный, что Лагутин достал из-под подушки пистолет и спросил:

— Кто здесь?