Жестокая свадьба

— Дежавю, — объяснил он Данке, — я тоже здесь лежал после ранения. И меня тоже охраняли.

Оля никак не отреагировала, и он умолк. Данка присела перед детьми и взяла их за руки.

— Я хочу, чтобы вы познакомились с одним человеком. Его зовут Шамиль Гурамович, он попал в аварию, его лечит наша Оля. Он будет очень рад вас видеть.

Дети словно чувствовали момент. Никитка взял сестренку за руку — он так всегда делал перед ответственным мероприятием, а Настена обернулась на Аверина. Наверное, брат казался ей не слишком надежной защитой.

— Пойдем, — Данка поднялась с корточек, сделала глубокий вдох и вошла в открытую дверь палаты.

Шамиль был уже не таким бледным как на видео, Ольга стояла возле кровати.

— Я очень благодарен тебе, Оля, я… — сказал Шамиль и осекся, увидев входящих детей, а следом и Данку. Наверное, она не слишком изменилась.

Руки вцепились в простыню, он попытался привстать, но Ольга мягко придержала за плечо.

— Лежите, Шамиль Гурамович, они сами подойдут.

Данка подвела детей к кровати и сказала севшим голосом:

— Это Никита и Настя. Я подумала, вы будете рады знать, что они есть. И пока пусть будет так.

Она надеялась, что Шамиль правильно поймет, и он понял. Впился глазами в Данку, потом в детей, потом снова в нее. Но молчал. А потом протянул руку к внукам, и Дана увидела, как она дрожит.

— Тебя зовут Никита? Какое красивое имя! Настенька, подойди ближе, маленькая, подойди…

Он жадно вглядывался в их лица, будто хотел отпечатать в памяти. Настя сделала шаг вперед и спросила:

— А почему вы плачете? Вам больно? Тетя Оля плохо сделала операцию?

Шамиль закряхтел, тыльной стороной ладони вытирая слезы.

— Что ты, малышка, нет, мне не больно. Твоя тетя очень хорошо меня лечит, это я от счастья. Я так счастлив вас видеть обоих. И вашу маму тоже, — он посмотрел на Дану, но она отрицательно покачала головой. Не сейчас и не при детях.

— Вам пора, — сказала Ольга, — Шамилю Гурамовичу надо сделать укол.

— Укол — это больно, — сморщил нос Никитка и посмотрел на Данку. — Мам, можно я отдам свою конфету?

— Можно, сынок.

Никита достал из рюкзачка большую витиеватую карамель в прозрачной обертке и протянул Шамилю.

— Возьмите. И не плачьте. Мама говорит, что мужчина не должен плакать при всех.

— Спасибо, родной, — Шамиль взял мальчика за руку, — твоя мама знает, что говорит. Она стоит десятка мужчин.

Поймав взгляд Даны, Баграев спросил почти беззвучно:

— Он знает?

Данка снова покачала головой, тот бессильно откинулся на подушки.

— Приведи их еще раз. Пожалуйста…

Она не ответила, просипела: «Выздоравливайте», — взяла детей за руки и вывела в коридор. Надо дождаться Олю, а потом можно попросить Аверина их куда-нибудь отвезти. Можно в парк.

— Мама, а почему ты говоришь на него дядя, если он дедушка? — спросил Никита. — Он же старый.

— Он не такой старый, Никита, — начала говорить Дана и осеклась, замерев.

Попятилась, притянув к себе детей. Внутри будто натянулись сотни струн, вибрируя на самых высоких нотах, завывая и лопаясь. Ноги мелко дрожали — да она вся дрожала, все сильнее сжимая детские ладошки.

Потому что прямо напротив нее стоял Даниял.

У каждой боли есть порог, выше которого ее усиление перестает играть существенную роль — это Даниял хорошо усвоил за последние четыре года. А главное, он знал, что когда болит тело, это не идет ни в какое сравнение с тем, когда режется на полоски сердце.

Когда в лохмотья рвется душа. Когда жжет напалмом совесть и чувство вины. Когда разверзается пропасть, в которую невозможно бесконечно падать — можно лишь стоять на краю, пока осознание непоправимости леденит внутренности.

Его давно интересовало — а в чем измеряется боль, у каких единицах измерения? И во сколько раз боль от физических повреждений меньше боли невидимой, незримой? Раны от нее не видны, но рубцы, остающиеся в душе, уродуют не меньше.

Болевой порог Дана был преодолен, когда он узнал, что компромат на его Данку был сфабрикован. Все последующие факты сознание в какой-то момент просто перестало принимать — они отлетали как теннисные мячики от ракетки.

И еще Даниял знал, что боль от ран и повреждений и боль при восстановлении имеют не только разную шкалу, но и различную градацию. Предательство семьи не стало для него шоком, его не убило нежелание Ольги говорить о чем-то, что не имело прямого отношения к ранениям отца.

Разве имеет значение, откуда были взяты фото, если первым, кто втоптал в грязь его девочку, был сам Даниял? И если у него будет полная и связная картина происходящего, разве это вернет ему Данку?

И все же он позвонил Рустаму и попросил разрешения поговорить с его женой.

— Мне нужно, чтобы ты рассказала, как твой отец требовал от тебя придать нашему браку законности, Зарема. Только не мне, другому человеку, я дам его номер. Очень важны детали, постарайся вспомнить как можно больше. И лучше это сделать по видеосвязи.

Дан не зря внес такое уточнение, феноменальная способность Аверина считывать информацию с лиц собеседников порой пугала. Да и контакт так установить легче.