Жестокая тишина

В гараже Уайлдмен нашел кусок желтой клеенки, принес его на кухню и запаковал в него Хэммонда. В два захода перенес свою жертву, оборудование для чистки бассейна, узлы с мокрой одеждой, своей и Хэммонда, а также вещи Пандоры, которые почти ничего не весили. Кусок мыла лежал у него в кармане.

Уайлдмен вывел свой «пикап», свернул на улицу и отъехал от дома. Он подумал, не видел ли кто-нибудь его, и решил, что не видел, во всяком случае, он на это очень надеялся. Потом выехал на шоссе, ведущее в деловую часть города. Он снова улыбнулся при мысли о том, что у бассейна Хэммонд читал именно его сценарий. Когда Хэммонд очнется, он уже будет сидеть в Ящике, играть по его сценарию. Забавно!

Но одна вещь крепко засела в мозгу Уайлдмена, и он не мог понять почему: серьезное личико маленькой дочки Пандоры, чье фото стояло на столике. Она внимательно следила за ним, когда он брал вещи ее матери.

Часть четвертая

1

Я заснула в самолете. Это был мертвецкий сон. Я смертельно устала, чувствовала слабость и боль во всем теле. Я проснулась, когда стюардесса принесла еду.

Место рядом было не занято. Я положила на него журнал «Пипл» и взятую в дорогу книжку. Я ужасно соскучилась по чтению. Поев, опять принялась за книгу. Но никак не могла сосредоточиться на всех этих заговорах. Почему мы так любим истории о злодеях, которые плетут интриги, чтобы завоевать мир? Все мы знаем, что наша жизнь не очень-то нам подконтрольна, что на все воля Божия. Но мы перестали верить в богов. И в одного-единственного. Теперь мы верим звездам. Мифологию сменила астрология. Человеческий прогресс.

Чтение обычно вызывает у меня желание писать. Я всегда вела дневник. И до замужества обожала писать письма, которые были моей страстью. Может быть, «страсть» – слишком сильно сказано. Но однажды это мое увлечение обошлось мне довольно дорого. Я писала письма, чтобы доказать, что я существую. Они смягчали мою грусть, выражали мою радость. Казалось, что когда выплеснешь все на бумагу, то можно контролировать свои чувства. Это как боль: если трогаешь место, которое болит, становится легче.

В пятнадцать лет у меня была связь с другом моего отца. Вернее, у Люка Райта была связь со мной. Он частенько навещал отца на его ферме. К тому времени там не велось уже никакого хозяйства. Ферма перешла к отцу от его деда и прадеда, но отец никогда не интересовался ею. Он отдал землю в аренду соседу и занялся тем, что единственно интересовало его по-настоящему – латинской поэзией. Он составил книгу переводов Горация, то есть взял дюжину од и сопроводил их различными переводами. У каждого стихотворения имелось по пять-шесть переводов, сделанных поклонниками Горация в течение столетий. Отец добавил и собственный перевод.

Мой отец был захвачен идеей новизны, дающей широкий простор для различных толкований и интерпретаций. Он не верил в существование объективной истины, причем в отношении всего. Он считал, что мы создаем собственную истину, исходя из данного конкретного момента нашей жизни. Мне всегда это казалось чем-то ужасно скучным и сухим, и меня все это совершенно не интересовало. Однако недавно я стала понимать, что старик был прав. Истина действительно очень субъективна.

Люк был редактором издательского отдела Принстонского университета, где опубликовали книгу моего отца «Версии Горация». Мой отец восхищался им и приглашал к нам на выходные. По утрам они говорили о Горации, а после обеда, когда отец ложился спать, Люк приходил ко мне.

Наверное, я все-таки флиртовала с ним. Ему было около тридцати, в то время как отцу за пятьдесят. Мне льстило, что Люк обратил на меня внимание. Обычно мы начинали с обсуждения моих школьных дел, затем переходили к моим друзьям и подругам, особенно друзьям. К тому времени я еще ни разу не спала с мальчиком. Сама мысль об этом ужасала меня.

Казалось, единственное, чего Люк хотел от меня, – это чтобы я все время переодевалась. Он говорил, что хочет, чтобы я выглядела взрослее. Не знаю, выглядела ли я более взрослой в бикини, но все это представлялось мне чем-то вроде любительского стриптиза. Никогда не забуду этого чувства.

Люк не переходил определенных границ. Он обнимал меня, гладил и целовал в разные места, но никогда не просил, чтобы я что-нибудь делала, а мне не хотелось проявлять инициативу. Я страстно желала подержать его член, который он никогда не вынимал из брюк. Мне приходилось его только воображать.

Именно это желание и заставило меня целую неделю писать ему на работу письма. Во-первых, я даже не знала, получал ли он их, потому что при встречах никогда о них не упоминал. А я тоже не спрашивала, потому что стеснялась. Но после того, как в нескольких письмах я умоляла его позволить потрогать его член, ввести его в себя и так далее, я запаниковала. Я стала воображать, что кто-то другой вскрыл эти письма – его подружка или сослуживец.