Жестокая тишина

Почему он хранил их? Я не могла допустить, чтобы они хранились у него, и сунула их в свою сумочку. Мать его так! И еще говорят о предательстве! Мне хотелось прямо сейчас уехать из этого дома.

Когда я поднималась наверх в свою комнату, меня вдруг осенило. Я так и замерла на лестнице. Я поняла, что происходило. Мой отец велел Люку приходить в мою комнату, когда ложился отдохнуть после обеда. Это он велел ему раздевать меня. А потом Люк рассказывал отцу, что происходило. Как я выглядела, все детали. Нет, это уж чересчур! Мой отец не имел столь больного воображения. Не может такого быть, нет. НЕТ! Но ведь Люк отдал ему письма, и он хранит их.

Наконец я заснула в своей комнате, на двери которой была маленькая керамическая табличка – «Пандора». Я спала в своей старой кровати в окружении утят, волчат, кроликов, уже пожелтевших и обтрепанных. Именно здесь я раздевалась для Люка. И для своего отца.

Я была слишком зла, чтобы спать. Я задремала, потом проснулась, потом опять задремала, мне что-то снилось, но уже другой сон, с другим сюжетом, другими действующими лицами. Сон, разумеется, – это плод воображения и трудно поддается разумному объяснению. Он опять овладевал мной, этот человек со шрамом.

Теперь я уже жила с ним. Полетт тоже была в этом сне, но уже взрослая, всего на несколько лет моложе меня. Мне приснилось, что я вроде бы писательница и живу на берегу океана. А он работает, но я не знаю, где и кем. Он приходит и уходит в течение дня, иногда и ночью тоже. В своем сне я просыпалась, боясь, что он стоит около моей кровати. Приходила и уходила тишина. Я каким-то образом привыкла к этому, как к небольшой простуде, от которой трудно избавиться. Был и секс, но какой-то ненастоящий, как будто вычитанный из книг. Но он меня вполне устраивал. Мы писали, иногда разговаривали о сексе – это было что-то вроде порнографии. Меня встряхнуло то, что я застала его с Полетт. Я несколько раз видела их вместе, но относилась к этому совершенно спокойно. Бог знает почему. Затем я устроила Полетт скандал. Мы подрались, и я задушила ее. Когда она умерла, я обнаружила, что он ушел. Я осталась одна. Это было ужасно. Я проснулась, дрожа от страха.

Чувство одиночества, покинутости, заброшенности не оставляло меня и тогда, когда я вставала, принимала душ и одевалась. У меня было такое ощущение, что оно не пройдет никогда. Затем мне пришло в голову, что в моем сне не хватало какой-то детали. Там не было Алека. Как будто я забыла о нем, или же он умер, или вообще никогда не существовал. Испугавшись, я позвонила домой. Его не было. Я запаниковала. Где же он? Автоответчик не был включен. Я позвонила еще раз, думая, что я могла ошибиться и набрала не тот номер. На этот раз включился автоответчик. Я услышала голос Алека: «Сейчас нас обоих нет дома, но, пожалуйста, сообщите то, что хотели нам сказать, мы вам перезвоним, как только сможем». Я сказала, как сильно я люблю его и как скучаю по нему. Мне сразу стало легче. Весь этот сон такая ерунда. Чушь собачья!

Когда спустилась вниз, в столовой были накрыт завтрак. Матильда суетилась вокруг стола. Отец еще не появился.

– Вам заказали машину на одиннадцать, – сообщила Матильда.

– Спасибо, – ответила я. Скорее бы она пришла.

Накануне вечером я решила, что устрою отцу скандал по поводу своей находки. Я хотела сказать ему, что он дерьмо. Когда я подумала о всех его нотациях и нравоучениях, о том, как он меня стыдил за безнравственное поведение, и о его вечных обращениях к классике, чтобы заставить меня почувствовать себя дрянной и распущенной девчонкой, мне стало просто физически плохо. Я не могла есть яйца. Мне безумно хотелось холодного-прехолодного йогурта. Вместо этого я съела кусочек ананаса.

Но когда через четверть часа появился отец, он показался мне таким несчастным, таким беспомощным в своих толстых очках и с двумя палками, что мне стало жаль его. Я не могла презирать его за его никчемную жизнь. Его мечта донести Овидия и «Искусство любви» до современного американского читателя казалась не только невероятной, но просто смешной и нелепой.

Отец поблагодарил меня за то, что я приехала, и спросил, как поживает Алек.

– Я никогда не хожу в кино, – сказал он, – но иногда смотрю фильмы по телевизору.

После завтрака мы пошли в библиотеку и посидели там, ничего не говоря друг другу. С большой квадратной лупой он читал вчерашнюю «Бостон Экзаминер». Отец не только сильно состарился с тех пор, как я видела его в последний раз, но от него шел запах. Затхлый запах старости. Я не могла дождаться, когда смогу уехать.

Отец не стал провожать меня до дверей. Я этого и не ожидала. В моей памяти он остался таким, как я его видела в последний раз, – сгорбившийся, дремлющий в кресле старик с рюмкой коньяка на столике рядом, возможно, ожидающий, чтобы к нему на велосипеде приехала девушка и почитала ему, чтобы поддержать в нем жизнь.