Жестокие и любимые

Джек напрягается, его взгляд твердеет до абсолютного нуля, и, когда он устремляет свои айсберги на Уилла, кажется, в самой комнате становится холоднее. Глаза Уилла мечутся по комнате и останавливаются на открытой двери позади нас. Он бросается к ней, но Джек делает ему подножку, и уже через две секунды Уилл оказывается на полу, его руки скручены за спиной, а крики приглушены ковром.

– Блядь! Пошел на хуй, хренов ублюдок! Отпусти меня!

Взглянув вверх, Джек встает на Уилла, чтобы достать до лампочки на потолке, выкручивает ее и швыряет в стену. Та разбивается на мелкие осколки.

– Айсис, – спокойно произносит Джек, – лампа.

Верно, я переступаю через Уилла, «случайно» задев ногой его лицо. Он ругается, но мне все равно. Я выдергиваю провод из розетки и уже собираюсь бросить лампу в стену, как меня останавливает Джек:

– Нет. Кровать. Я подержу его. А ты привяжи его к ней проводом.

– Нет! Черт, черт, блядь, нет! Вы не можете этого сделать! Вы, мать вашу, не можете этого сделать! Айсис, не позволяй ему это сделать!

Но я игнорирую его слезливые мольбы. Джек прижимает его руки к металлическим прутьям кровати, и я обматываю их проводом и дважды завязываю узел. Джек завязывает третий и для проверки тянет провод.

– До рассвета около семи часов, – говорит Джек. – И я уверен, что нам удастся убедить твоего соседа провести ночь где-нибудь в другом месте. Где-нибудь, где... потише.

– Окно, – небрежно бросаю я. – Его стоит накрыть.

– НЕТ!

– Ты же знаешь, что стоит, – с улыбкой соглашается Джек, стягивает с кровати одеяло и, заслоняя свет снаружи, вешает его на оконный карниз.

– Айсис! А-Айсис, пожалуйста! – хнычет Уилл, заливаясь слезами и соплями. – Ты не можешь этого сделать! Ты мне нравилась! Я заботился о тебе...

Джек врезает ему так сильно, что я слышу хруст костей. Затем он наклоняется и, схватив Уилла за воротник, с насмешкой говорит ему прямо в лицо:

– Ты больше никогда не заговоришь с Айсис!

– Айсис! Пожа...

Я отворачиваюсь как раз вовремя – следует второй удар. Но потом все-таки поворачиваюсь обратно, он это заслужил. Кровь из его носа стекает по губам, по подбородку, и, когда мы с Джеком отступаем, он начинает ныть, а его лоб от страха покрывается испариной.

– Я тебя разыграла, Уилл, – смеясь, говорю я. – Кейлоггер, который ты сломал, был фальшивкой, я сделала его из банки содовой. Даже не верится, что ты купился, ты думал, я настолько глупая, что взяла с собой только один. Ох, Уилл. Настоящий я установила, как только мы вошли. Когда ты запирал дверь. Так что ты облажался. Действительно, по-настоящему облажался.

– НЕТ! НЕТ!

– Ох уж этот шум, – досадует Джек. Открывает ближайший комод и, достав рубашку, протягивает ее мне. – Не окажешь мне любезность?

– С удовольствием, – отвечаю я и, разорвав тонкий хлопок пополам, подхожу к жалкому парню, которого любила. Уилл хнычет, но угроза еще одного удара сдерживает его речь.

– Скажи мне почему, – произношу я, присаживаясь, чтобы наши лица оказались на одном уровне. – Почему ты меня изнасиловал?

Уилл вопросительно смотрит на Джека, и тот коротко кивает.

– П-потому что, Айсис! – Он вымученно улыбается. – Ты мне нравилась!

Вот и все. Он вяло сопротивляется, когда я запихиваю тряпку ему в рот. Не в горло, я ведь не хочу его убить. Думала, что хочу, но на самом деле нет. Я хочу, чтобы он жил. Чтобы страдал, как я.

Я возвращаюсь к Джеку, и мы уходим.

И последнее, что я слышу, прежде чем закрыть дверь, – приглушенный крик Уилла.

* * *

Диана с Иветтой находят соседа Уилла, робкого парня в больших очках, и рассказывают ему, что произошло. Вздохнув с облегчением, он говорит, что ненавидит Уилла, и за все нас благодарит. Переночевать мы ему предлагаем в комнате Дианы, и девушки из любопытства остаются с ним. Но у меня уже ни на что нет сил, я слишком устала.

Джек помогает мне дойти до комнаты и вместе со мной ложится на кровать.

И я плачу.

Он гладит меня по лицу, рукам, спине и плачет вместе со мной.

– 14 –

2 года

29 недель

3 дня

Думаю, солнце желает меня уничтожить.

Существует столько всего, что способно меня уничтожить: рак, телепузики, да просто смерть. Но нет ничего страшнее и опаснее солнца. Оно помогает взойти нашим посевам и согревает нас в бескрайней колыбели пространственно-временного континуума, и это ввергает нас в иллюзию о том, что мы должны быть ему благодарны, когда на самом деле очень сложно быть благодарным чему-то ослепляющему глаза яркой пилой ультрафиолетовых лучей.

– Фу-у. – Я переворачиваюсь на пляжном полотенце. – Ты можешь хотя бы на пять секунд умерить свой жар?

Но солнце опаляюще отказывается. Я делаю глоток фруктового напитка цвета Барби⁹ из причудливого стаканчика и пытаюсь не замечать обжигающих лучей.

– Где, блин… – Нашариваю рукой очки и напяливаю их на глаза. – Ах, временное облегчение. Такое сладкое, такое быстротечное, такое… «Гуччи».

– Мадемуазель! – Раздается знакомый голос.