Жестокие мили

Чтобы преодолеть 25 миль от фактории Головин до Блаффа, Олсону потребовалось почти четыре с половиной часа. Надевая на собак попоны, он чуть не поплатился за это собственными пальцами. В тепле Олсон снял рукавицы. Его пальцы стали белыми и твердыми, как камень. Пройдет по меньшей мере несколько дней, прежде чем они полностью отойдут от обморожения.

Он посоветовал Каасену задержаться. Как бы ни нужна была сыворотка в Номе, в такую погоду поездки противопоказаны. Каасен огляделся: пальцы Олсона горели от боли, собаки лежали на полу – выдохшиеся, хромые, со свалявшейся шерстью. Совет был вполне разумным. Каасен готов был прислушаться к нему, но лишь до определенной степени.

Через два часа ветер не стих, а скорее усилился, к тому же похолодало. Было десять часов, и температура упала до минус 33 градусов, и это без учета коэффициента резкости погоды. Бушевала метель. Скоро путь до Порт-Сейфти – 34 мили отсюда – завалит сугробами. Каасен вышел наружу. За все двадцать четыре года жизни в Номе ему не приходилось видеть ничего подобного. Согласно одному сообщению, скорость ветра в тот день превышала 70 миль в час. «У меня на ногах были муклуки из тюленьей кожи. Они доходят до бедер. А поверх штаны из котикового меха. На теле парка с капюшоном из шкуры северного оленя и тиковая парка сверху. Но ветер был настолько силен, что проникал сквозь мех».

Каасен принял решение: он отправится в путь.

Найдется немного погонщиков, которым хватит смелости пуститься в путь в такую пургу; помимо смелости еще нужны великолепное знание дороги и на редкость выносливые собаки. Никакие физические упражнения не помогут погонщику согреться в таких условиях. Большинство путников, застигнутых метелью, останавливаются и устраивают привал. Но даже это довольно опасно, потому что на побережье мало деревьев и развести огонь удается не всегда. У погонщика есть только нарты, за которыми можно спрятаться, спальный мешок, меховая одежда и собаки, чтобы помочь сохранить тепло.

Метель набрасывается на погонщика, сбивает с пути. Ресницы смерзаются, куда ни повернешься, в лицо бьет снег, и погонщик теряет ориентацию. Когда бредешь сквозь метель, «не знаешь, молиться, чертыхаться или плакать. Обычно делаешь все вместе», – как однажды сказал участник гонок «Всеаляскинского тотализатора» Скотти Аллан.

Каасен прошел пять миль, и его худшие опасения начали сбываться. Ветер намел на дороге твердую и прочную корку, но у горной гряды, преграждая путь, возвышался сугроб. Балто попытался форсировать его, но он и другие собаки тут же увязли в снегу. Каасен побрел за ними, собираясь расчистить дорогу, но и сам увяз в снегу по грудь. Оставалось одно: развернуться и обойти нанос. Он взял Балто за постромки, вдвоем они с трудом развернули упряжку в сугробе и вернулись по своей же колее. Обойти гряду было трудно. Балто в основном ходил в упряжке к приискам за Номом, а сейчас Каасен просил собаку найти незнакомый путь по незнакомой территории, в метель и в кромешной тьме.

Каасен не мог разглядеть тропу и на 30 метров вперед. Балто, пошатываясь, неуверенно прокладывал путь позади горной гряды. Он понимал, что должен снова выйти на тропу, учуять слабый запах собак, которые проходили здесь до него. Балто медленно двигался по снегу, держа нос у самой земли и прижав уши, чтобы не мешал ветер.

Обоняние собаки превосходит человеческое в 600–700 раз, и Балто был способен учуять следы, оставленные другими собаками, сквозь несколько метров снега. Собачьи лапы тоже очень чувствительны, что помогало Балто нащупывать утоптанную тропу, засыпанную снегом. Минуты тянулись как часы. Они перешли через гряду, а Балто продолжал свои поиски. Вдруг пес поднял голову и побежал. Они вернулись на тропу.

Через несколько миль, когда Каасен оказался в долине, тропа снова стала твердой. Это была река Топкок. Правую щеку Каасена начало щипать.

Пересекая реку, Балто остановился неподалеку от западного берега. Подойдя к голове упряжки, Каасен увидел широкую полосу разлившейся по льду воды. Балто вошел в нее и теперь отказывался идти дальше. Это было мелкое место, но ноги пса намокли. Каасен увел упряжку с реки, насухо вытер лапы Балто, а затем двинулся дальше.

Оставив позади полосу воды, упряжка одолела несколько кряжей, перпендикулярных берегу. Каждый круто спускался к заливу, и Каасен получал временную передышку от ветра. Последний и самый высокий из кряжей назывался Топкок-Маунтин. Чтобы взобраться на него, надо было преодолеть тяжелейший 180-метровый подъем. «В снежную бурю Топкок – это ад, – вспоминал позднее Каасен. – А когда я поднялся на вершину, штормило прилично».