В одну секунду кажется, что ничего ужасного не произошло, что это все совсем не относится к настоящему времени, просто дурной сон. Марат бы никогда подобного не допустил, не позволил. Он бы никогда не стал трахать свою женщину на глазах у всех тех страшных мужчин. Даже личную шлюху пожалел бы, не использовал настолько жестко, не пропустил бы через все уровни унижения, не втоптал бы в грязь. Совет еще впереди. Мы отправимся туда позже. Совсем скоро. Через пару часов.
Но потом я вспоминаю, что женщинам на совете не место. Мою поясницу ужасно саднит, кожу, будто пламенем прижигают, сдирают живьем. Тело не позволяет ничего забыть, не дает ускользнуть от правды. Впечатление, точно между ягодицами вбивают раскаленный прут. Жесткий, железный, нещадно продирающий внутренности насквозь, вспарывающий и распарывающий. И кровь сочится по бедрам. Никакая перевязка не спасает.
Я чувствую. Господи. Почему я до сих пор чувствую?
Мне кажется, начинаю понимать, что именно говорил Марат на том собрании. Как будто кто-то добавляет закадровый перевод или предоставляет текст для субтитров. Рассудок объят агонией.
Я слышу хриплый голос Марата. Я четко улавливаю весь смысл. Всю затаенную суть.
Я так хочу умереть. Но жить хочу во сто крат сильнее. Отчаянно. Бешено. Одержимо. Хочу и дальше жадно глотать кислород. Хочу цепляться за каждый шанс, пусть и призрачный.
Не помню, как мы добираемся до загородного дома. Не помню, как меня поднимают в комнату, раздевают, купают, приводят в порядок. Не помню, кто именно обрабатывает мои ранения, накладывает повязки.
Я прихожу в себя и практически сразу проваливаюсь обратно. В бездну. На дно. Все мое восприятие идет какими-то отрывками. Мозг бьется в болезненных судорогах.
Кто я для него теперь? Шлюха. Подстилка. Бесплатная проститутка, которая всегда рядом, под боком. Предмет для выброса похоти.
Рабыня.
Что-то из прошлого века. Мрачное, темное. Средневековое. Что-то ненормальное, неприемлемое. Уродливое.
В памяти всплывают обрывки репортажей про «человеческий траффик», про торговлю людьми. Мысли путаются, обрываются, теряются в буйном потоке сознания.
Мне дают выпить воды. Меня заставляют проглотить таблетки. Смазывают в самом чувствительном месте, осторожно обрабатывают.
Довольно хорошее отношение. Бережное. Вещь не должна пострадать, верно?
Мои глаза остаются сухими. Во рту также убийственно сухо. Ощущение, точно я целиком и полностью обращаюсь в пустыню.
Я выжжена. Выпотрошена. Если бы сразу знать о том, что меня ждет, стала бы я бороться? Сражалась бы? Пыталась бы выжить любой ценой?
Проще было сдаться. Умереть. Принудить его к убийству. Побудить. Да собственные вены перегрызть было бы проще.
Но теперь жалко отступать. Слишком многое принесено в жертву, поставлено на карту. И жутко сознавать, что все старания оказались напрасны.
Игра на выживание. Игра, в которой неизбежно увязаешь. Как в зыбучих песках. Чем сильнее рвешься на волю, тем мощнее тебя втягивает в смертельную ловушку. Так может, стоит расслабиться? Отдаться хозяину и властелину. Без притворства, по-настоящему.
Прикосновение. Нежное. Едва уловимое. Горячие пальцы чертят невесомый узор между моими лопатками. Согревают, дарят давно забытое тепло.
Я улыбаюсь. Невольно. Подаюсь навстречу скользящей ласке.
Так меня отец гладил по спине. В детстве. Когда убаюкать пытался или когда я серьезно болела. Мог и колыбельную спеть. У него был сильный и красивый голос.
Но тогда я не лежала в кровати полностью голой. Как сейчас. Не возвращалась обратно в реальность после жуткого ночного кошмара.
И руки отца были другими. Его руки никогда бы не причинили мне такую жесточайшую боль. Не терзали бы, не подвергали экзекуции. Не сминали, оставляя синяки по всему телу. Не вырезали бы на плоти клеймо.
Я открываю глаза. И мир переворачивается.
Марат. Рядом. Опять. Я не чувствую себя в безопасности. Хоть он и одет. Рубашка, брюки. Стандартный костюм. Это меня не защитит. Ничего не защитит.
Кровать пружинит под тяжестью его веса.
Боже, сейчас он снова…
Но он просто усаживается рядом и гладит меня по спине. Осторожно. Нежно. Легко. Без намека на звериную жажду, на жгучую похоть.
А у меня слезы льют градом по заледеневшим щекам. Ураган выкручивает ребра, выламывает, раздирает нутро. Безудержная истерика захлестывает с головой.
— Я твоя рабыня, — говорю через судорожный выдох. — Рабыню так не трогают.
— Ты моя женщина, — ровно произносит Марат.
И хочется рассмеяться ему в лицо. Хочется. Очень. Безумно. А страшно. До колкой дрожи, до тягучих спазмов, выкручивающих желудок. До льдистого озноба.
— Женщина? — шумно втягиваю воздух, нервно сглатываю вновь подступившие к горлу слезы, почти захлебываюсь. — Ты отымел меня там как… как последнюю…
Ну, в принципе ничего не изменилось. К чему эти истерики? Он и прежде считал, будто я самая рядовая шлюха. Просто очередная потаскуха. Достаточно купить побрякушки или тряпье, порадуюсь любому барахлу и забуду про все обиды.