Жестокий век

– Скажи, Махмуд, сколько штук тканей было у тебя, и Татунг-а заплатит тебе за каждую штуку сполна.

В темной, как ненастная ночь, бороде Махмуда блеснули зубы – рад!

– Пока я только возвращаю отнятое, – продолжал хан. – Но ты получишь больше. Со своим караваном ты пойдешь в Чжунду.

– Зачем, хан?

– Торговать. Ну, и попутно кое-что узнаешь. Возьмешь моих людей погонщиками.

– Нет, хан, твоих людей я не возьму. Без них мне будет легче. К нам уже привыкли…

«А он неглуп», – подумал хан, почесал бороду.

– Будь по-твоему. Одно помни всегда и везде: верность принесет тебе богатства и почести, предательство – смерть.

Махмуд из Хорезма не первый, кого он шлет за Великую стену. О владениях Алтан-хана надо знать как можно больше. Под Чжунсином он увидел, что его войско много подвижнее, выносливее, упорнее в защите и яростнее в нападении, храбрее тангутского. А каковы воины Алтан-хана? Говорят, Алтан-хан может против каждого его воина выставить десять – пятнадцать своих. Орла, как известно, могут заклевать и сороки, если их много и они дружны. Однако у чжурчжэней нет дружбы с киданями и коренными жителями. Можно ли извлечь из этого выгоду?

От Алтан-хана идет в его орду большое посольство – зачем? Его слава разнеслась по всему свету. И неизвестно, надо ли радоваться ей. На днях прибыли послы от уйгурского идикута Баурчика, следом – от карлукского хана Арсалана и от владетеля Алмалыка Бузара. Он с ними еще не говорил, но через Татунг-а выведал: идикут, хан и владетель Алмалыка отложились от гурхана кара-киданей и хотят покориться ему. Конечно, он их примет под свою руку. Но этим озлобит гурхана. И без того кара-кидане косятся в его сторону. Они приняли и обласкали недобитого сына хана найманского Кучулука. Надо бы направить коней туда. Но этого нельзя сделать, пока он не знает, что держит в мыслях золотой сын неба. Им стал тот самый пухленький князь, что вел когда-то переговоры с ним и Ван-ханом, тот, с чьего соизволения он получил титул джаутхури. Удивительно! Ему всегда казалось, что на троне Алтан-хана сидит не простой смертный, а и впрямь сын неба… Что скажут его послы? Он примет их всех вместе. Пусть смотрят друг на друга, на него и думают…

Отпустив купца и Татунг-а, он сел у входа в шатер. Синие сумерки наплывали на степь. С Хэнтэйских гор сползала прохлада. В курене горели огни, дым аргала стлался над травой, его горечь смешивалась с горечью ая – полыни. Шумно резвились дети. Звенели молодые голоса, кто-то пел шутливую песню о бодливом козленке, сопровождая песню дурашливым меканьем, и ему вторил веселый смех. Хану захотелось подойти к любой из юрт, сесть в круг у огня, послушать разговоры, песни, шутки, но он знал, что, едва приблизится, – все замолчат. И станут ждать, что скажет он: если попросить, будут, конечно, разговаривать, будут и песни петь, только уже иначе… Он отъединен от людей с их будничными радостями и заботами, не нужен им, когда они сидят в кругу у огня. У них своя жизнь, у него – своя, и они не сливаются… Такие вечера вызывают в нем или тоску, или глухое раздражение. Другое дело на войне. Там его мысль, его слово становится страстью, жизнью и смертью тысяч, там он подобен духу, творящему бурю…

К приему послов он готовился с великим тщанием. Велел сшить для всех кешиктенов шелковую одежду – каждой тысяче своего цвета, подобрать коней одной масти, одинаковое оружие, повелел нойонам, братьям и сыновьям надеть на себя самые лучшие халаты и самые дорогие украшения. Для него был приготовлен парчовый халат, расшитый по отворотам и рукавам золотыми нитями и жемчугом. Но он не стал его надевать. Великолепием своих одежд не удивить посла Алтан-хана. Остался в будничном холщовом халате и войлочной шапке. Единственным украшением был золотой пояс. Перед шатром, как и на курилтае, поставили трехступенчатый помост, укрыли его мягкими тангутскими коврами, он сел на трон, изготовленный тангутскими ремесленниками из черного дерева. От помоста на половину полета стрелы расстилался белый войлок. В конце его горели два огня – для очищения послов от всякой скверны и нечисти.

У огней кешиктены отобрали у послов оружие, провели по войлоку к помосту. Послы идикута, карлукского хана и владетеля Алмалыка поклонились ему. Послы Алтан-хана остались стоять. Не взглянув на них, он ласково улыбнулся бывшим подданным гурхана. Через переводчиков послы выразили надежду своих повелителей, что Чингисхан, чье величие, как солнце, сияющее над миром, обогревает озябшие народы, будет для них отцом, заботливым и милостивым. Он улыбался, но слушал послов вполуха. Ему было известно, что они скажут, какие преподнесут подарки. Загадкой оставались послы Алтан-хана. С ними был Хо. Но увидеться с ним не удалось. Людей Алтан-хана было четверо, считая Хо. Впереди стоял высокий человек с широкими сросшимися бровями. По знаку хана он сделал шаг вперед, заговорил. Из-за его плеча выдвинулся Хо, глядя себе под ноги, стал переводить:

– Мы прибыли к тебе, джаутхури…

Хан перебил Хо:

– У меня есть титул, дарованный мне Небом. Я не джаутхури, я Чингисхан.