Жестокое милосердие

Герцогиня бледнеет, пальцы, сжимающие молитвенник, становятся совсем белыми. Моя рука, сжимающая кинжал в складках одежды, непроизвольно напрягается. То-то славно было бы насадить д'Альбрэ на нож, точно хряка!

Не иначе, он чувствует мои мысли, ибо отдает поклон:

— Что ж, оставляю вас молиться.

Герцогиня, по-прежнему бледная, кивает графу, и тот удаляется. Анна поворачивается к мадам Динан:

— Вы тоже можете нас оставить. Понимаю, вам не нравится долг, который я на себя возложила. Я буду молиться здесь вместе с госпожой Рьенн.

Яснее ясного, что наставнице смерть как не хочется здесь находиться. Но и оставлять герцогиню со мной ей тоже неохота.

— Ваша светлость, я…

— Оставьте нас. — Голос герцогини не допускает самой возможности спорить.

Чуть поколебавшись и изобразив на лице целую гамму чувств, мадам Динан все же приседает в реверансе. Как только она скрывается за дверью, герцогиня поворачивается ко мне:

— Знаешь, ты ей очень не нравишься.

— Наверняка мадам Динан кажется, что общество сомнительной кузины Дюваля вам не очень-то подобает.

Она едва заметно, с удовлетворением улыбается, и я вдруг понимаю, как радует ее любой случай улизнуть от слишком властолюбивой наставницы. Потом ее улыбка угасает:

— Так зачем все-таки ты пришла сюда?

— Значит, вы не верите, что я пришла помолиться о его душе?

— Да нет, я верю, что ты действительно молишься. Я просто думаю, нет ли еще какой причины.

Ох, не стоило бы бретонскому двору — да что уж там, всем королевствам Европы! — недооценивать нашу юную герцогиню!

— Да, ваша светлость, я здесь не только ради молитв. — Я смотрю на недвижное тело в гробу. — Вы знали, насколько сильно он к вам привязался? Ему было нужно не ваше герцогство или власть, а вы сами. Он жаждал спасти вас от очень скверной судьбы.

Герцогиня смотрит на тело мужчины, который должен был сделаться ее мужем.

— Я как раз начинала на это надеяться, — произносит она, и бледные щеки вспыхивают румянцем. — Мне казалось, что его тянуло ко мне. Я чувствовала в нем способность к доброте и участию, я вправду могла бы его полюбить. Что за благословение для такой, как я, не смевшей ждать счастья от брака между двумя державами!..

Я молчу. Она с четырехлетнего возраста была вроде приманки для половины королей и герцогов Европы. И самое большее, на что ей приходилось рассчитывать, это взаимное уважение и отсутствие жестокости со стороны мужа. Но чтобы готовую расцвести любовь вот так злобно похитила чья-то злокозненная рука…

Она поднимает на меня глаза и повторяет:

— И все-таки зачем ты здесь?

Ее взгляд тверд, он не оставляет места ни лжи, ни уверткам.

— Я желала избавить его дух от скорбей смерти, — отвечаю, приглушив голос, чтобы никто, таящийся под дверью часовни, не смог нас подслушать. — Души повинны проводить по три дня подле своих тел, прежде чем двигаться дальше тропами Смерти. Но государь Немур так терзается из-за того, что не сумел вас защитить, что я приняла решение облегчить ему путь.

У герцогини округляются глаза:

— И ты можешь это сделать?

«Надеюсь», — думаю я, но вслух отвечаю:

— Могу.

Она кивает:

— Тогда соверши необходимое. И да упокоится душа его с миром.

— Как прикажете, ваша светлость.

На самом деле я очень рада этому разрешению. Теперь ни Дюваль, ни матушка настоятельница не смогут ни в чем меня обвинить, ведь я исполняла прямое распоряжение герцогини.

— Чего же ты ждешь? — шепчет она.

Я смотрю в ее карие глаза:

— Уединения, ваша светлость. Обряды Мортейна не для сторонних глаз.

Вижу по ее лицу, как хочется ей спорить со мной, а то и приказывать; она желает все увидеть собственными глазами. Но мертвых следует чтить, и она глубоко уважает таинство смерти.

— Что ж, хорошо, — произносит она наконец. — Я вас оставлю.

Она протягивает руку поверх мертвого тела и пожимает мое запястье.

— Спасибо тебе, — говорит она. Бросает прощальный взгляд на своего суженого, поворачивается и покидает часовню. — Мадам Динан? — окликает она на пороге.

Та появляется до того быстро, что я понимаю: мы правильно поступили, что беседовали шепотом. Вдвоем они уходят по коридору, унося тихое эхо своих голосов.

И вновь я нашариваю кинжальчик с костяной рукояткой, а свободной рукой оттягиваю ворот рубашки Немура, отодвигаю меховую опушку камзола. Лучше будет, если маленький шрам останется незаметным.

Я коротко, но от всего сердца обращаюсь к Мортейну, прося направить и укрепить мою руку, и легонько провожу лезвием по шее Немура.

Я больше чувствую, нежели слышу вздох. Это ахнула его душа — и не от боли или потрясения, но с облегчением.

— Ступай с миром, сопровождаемый нашими молитвами, — шепчу я.

Что-то проносится мимо меня, словно взлетает стая голубей, задевая крыльями мою щеку. Это радостный и легкий полет.

«Огради ее», — просит душа Немура, уносясь ввысь.

«Я буду рядом с ней», — обещаю.

Потом наступает тишина, и я остаюсь совсем одна. На шее мертвого — тонкий надрез, уже не способный кровоточить. Я бережно оправляю его воротник.

ГЛАВА 31