Жестокое милосердие

Зато сидевший в кабине фельдфебель через несколько километров вдруг решил, что неудобно будет, если офицер СС всю дорогу протрясется в кузове, остановил машину и предложил унтерштурмфюреру сесть на его место. Возможно, он считал, что эсэсовец из вежливости откажется. Но Владислав только этого и ждал. Оказавшись рядом с водителем, он тут же почувствовал себя увереннее, и, как только подъехали к долине, в которой раскинулось Квасное, приказал свернуть к селу. Солдат удивленно посмотрел на него, выглянул из кабины — не вмешается ли фельдфебель, и молча подчинился приказу. Мазовецкому это явно понравилось, и он сухо, тоном, не допускающим возражений, продолжал распоряжаться машиной, показывая дорогу. Все складывалось, как нельзя лучше.

Через несколько минут они уже въезжали в тот конец села, в котором, исходя из разъяснений Отаманчука, должен был обитать партизанский связной Роденюк. Машину они остановили за несколько дворов от усадьбы связного. Мазовецкий из кабины не вышел, чтобы не привлекать к себе внимания. К старику (на этой улице зеленые ставни были только у Роденюка), заглянув по дороге еще в два двора, поспешил Крамарчук. Если бы кто-либо и следил за ним, то решил бы, что полицаю совершенно безразлично, в какой именно двор зайти.

Роденюк сидел на лавке у дома, словно уже давно поджидал их. Это был еще довольно крепкий коренастый старик с густой лебедино-белой шевелюрой и будто покрытой изморозью ухоженной бородой. Он опирался на палку, но Крамарчуку показалось, что палка эта нужна ему лишь как атрибут старости.

— Подымайся, старик! — резко приказал ему Николай, поводя у него перед носом стволом карабина. — И быстро в дом. Ну, гарцуй, гарцуй! — подтолкнул его в плечо.

Когда Роденюк поднялся, во взгляде его было столько враждебности, что сержант невольно отшатнулся. Однако, так ничего и не сказав, старик гордо отвернулся и на удивление легкой, совершенно «молодой» походкой направился к дому. Наблюдая за ним, Крамарчук довольно ухмыльнулся. Его подозрение оправдалось: палка, на которую дед так по-старчески опирался, в действительности нужна была ему лишь для маскировки. Трудно подозревать в связях с партизанами немощного старика.

— Ну? Мы в доме… — спокойно и очень уверенно произнес Роденюк, останавливаясь посреди просторной, почти пустой комнаты. — Что дальше?

— Дальше? Дальше, отец, прости меня, лошадь казенную, кажись, перестарался. Никакой я не полицай, партизанить вот приходится. Учителя Отаманчука знаешь?

— Нужно будет — познакомлюсь. Тебе что до этого?

— Неприветливый вы человек, Федор Петрович. Я из партизанского отряда. От Отаманчука.

— А мне один черт — откуда ты и куда. Учителя, положим, знаю. Его тут все знают. А с партизанами не вожусь. Вот какого дьявола полицаю выдавать себя за партизана — это другой вопрос.

— Я и есть партизан.

— И сможешь, если потребуется, доказать это? — неожиданно осмелел хозяин дома.

— Пока что вам придется поверить мне просто так. Глядя на меня, как на икону, — сержант понимал положение Роденюка. Если бы его гость оказался провокатором, их знакомство наверняка завершилось бы в гестапо. Но помочь ему не мог. И времени у них обоих в обрез. — К вам должен был зайти один человек. Зайти и оставить записку. Так вот, Отаманчук послал меня, чтобы избавить вас от этой бумажки и доставить ее в отряд.

— Записку, говоришь? Отаманчук послал? — настороженно прощупывал его взглядом старик. Лицо самого Роденюка оставалось таким же мрачным и неподвижным, как и прежде. — Что было, то было. Заходил как-то ко мне один… — Роденюк вышел в сени, где-то там порылся и вскоре вернулся со свернутой в трубочку бумажкой. — Что в ней — не знаю. Специально не читал. Чтобы и помереть, не зная.

— Мудрый вы человек, отец.

— Как там учитель?

— Воюет. Учит. Только уже партизанить. Что-то хотите сообщить ему? Не бойтесь: раз уж карта засвечена, значит, можно в открытую.

— Ему сразу же нужно было идти в отряд, — задумчиво молвил хозяин дома. — Здесь он был слишком уж на виду. Шестерых у нас тут взяли. И всех казнили. Учитель чудом спасся. Приехали, чтоб арестовать, а он — через окно — и садом, огородами… Заметили его только за рекой. Вот так и стал учитель — тихий, интеллигентный человек — партизаном. Знал об этом?

— Нет. Молчаливый он.

— Отаманчук — да. Этот молчаливый. С таким можешь десять лет под одной крышей прожить и ничего не выведать. Передай, что у нас снова неспокойно. Ольгу спасать нужно.

— Ольгу? Речь идет о медсестре Ольге Подолянской?

— Ты и ее знаешь? — удивился Роденюк. — Почему сразу не сказал?

— Нам нужно наведаться к ней. Расспросить о ее подпольной группе. И вообще, разузнать, как вы здесь.